Каждую ночь это пробуждает меня.
Каждую ночь я просыпаюсь прежде, чем сбиваю ее. Потом отмахиваюсь от сна и снова засыпаю.
Как это часто бывает с психоаналитиками, доктор Санторо особенно заинтересован тем, что он считает корнем проблемы. Когда я рассказываю ему о событиях Хэллоуина, он задумчиво морщит лоб.
– Говорите, вы были уверены, что Мария обычная актриса. То есть к концу сеанса экзорцизма вы пришли к такому мнению. Насколько сильно вы в этом убеждены? На все сто процентов?
Я киваю, поторапливая его. Хочу поскорее понять, к чему он ведет. Шерон пятится назад и прижимается пятой точкой к моей голой ноге, чуть повыше лодыжки.
Санторо сверяется с записями в блокноте.
– Вы говорите, Мария исторгала из себя куски металла, включая гвозди.
Я опять киваю, дергаюсь от прикосновений Шерон и меняю позу.
– В итоге ее увезли на «Скорой», – продолжает он.
– В итоге разыгранного передо мной сценария, да, – поправляю я. – Я не видел, как «Скорая» отъезжала.
Доктор Санторо складывает пальцы под подбородком в форме миниатюрной церквушки. Двумя указательными пальцами – шпилем – он задумчиво стучит себе по носу. Не исключено, что он делает это намеренно, чтобы воссоздать в моей памяти события того дня.
– Значит, вы полагаете, что врачи тоже подыгрывали в этом сценарии.
Я ерзаю в кресле, чувствуя его осуждение. Я более чем сполна натерпелся плохо завуалированных насмешек в лечебнице и вот теперь снова испытываю то же чувство. Всего-то за двести пятьдесят долларов в час.
– Об этом я не задумывался, – отвечаю. – Разве это важно?
Пальчиковая церковь остается незыблемой, пока он размышляет.
– Может быть, где-то в глубине души, возможно, не отдавая себе в этом отчета, вы поверили, что Мария Корви или была одержима дьяволом… – заметив выражение моего лица, он рушит церковь, претворяя ее в настойчивый указующий перст. – Или в то, что она была душевно больна и церковь манипулирует ее состоянием.
Я не спорю с ним и обдумываю этот вариант.
– Второе, с натяжкой, допустим, – сдаюсь я. – В какой-то момент в ходе экзорцизма мне приходила в голову такая мысль. Но одержимость? Ни за какие коврижки.
Доктор Санторо хлопает глазами, и на секунду мне приходит в голову мысль, что у него в столе припрятаны коврижки.
Он продолжает сыпать вопросами, но в конце концов мне удается выжать из него правду: он считает, что я чувствую себя виноватым перед Марией Корви. Он считает, что некая нехарактерно человечная сторона моего «я» испытывает вину за то, что я не справился о ее состоянии. Он отмечает, что девочка могла умереть в больнице от заражения крови, а мне бы ничего не было об этом известно. Он полагает, что на подсознательном уровне я это знаю, но не позволяю себе об этом думать. В конце концов, напоминает он, Мария появляется в моих снах в форме привидения.
Доктор Санторо говорит, что чувство вины в сочетании, допустим, с запоздалым побочным эффектом галлюциногенов заставило мой мозг изобразить полномасштабную проекцию Марии Корви в гонконгском отеле.
Согласен, это дееспособная теория.
– Стало быть, – говорю я, строя в подражание ему церквушку из собственных пальцев, – вы верите, что человеческий мозг способен создать трехмерный образ человека прямо у него на глазах.
Ха. Ага. Посмотрим, как ему это понравится.
Шерон поднимает на меня осуждающий взгляд, как сварливая старушка.
А доктор Санторо только улыбается. Не растягивает губы в ухмылочке, скрывающей скрежещущие зубы, а широко улыбается настоящей калифорнийской улыбкой в тридцать два зуба.
– Я занимаюсь психоанализом уже больше двадцати лет. Я хорошо усвоил, что не стоит недооценивать возможности человеческого мозга.
Некоторое время на стене тихонько тикают часы, семь центов секунда, а потом он добавляет:
– Вы говорили, что спали перед этим инцидентом. Сон – время, когда мозг обрабатывает данные. Именно тогда мы погружены глубже всего в эту яму.
– Если Мария – проекция из-за чувства вины, – говорю я, – то почему она говорила «Счастливого пути», а не язвила, вроде: «Спасибо за беспокойство, придурок»?
Шерон испускает тихий скулеж. Санторо подзывает собаку, и та бредет к нему на приземистых лапах.
– Думаю, ее слова можно интерпретировать и как сарказм. «Счастливого пути, катайся по миру, отдыхай в роскошных отелях, пока я тут помираю на больничной койке». Как-нибудь так.
Мне хочется передать то, настолько ярким было видение. Ее движения. Голос. Синяя материя, обтрепавшаяся на кромках комбинезона. Даже ее дыхание имело запах. Вот только всякий раз, когда я пытаюсь представить ее, детали улетучиваются. Прошло всего пять дней, а она уже мутнеет в воспоминании.
Говорят, что мы не помним точно того, что видим. Мы помним воспоминание воспоминания воспоминания воспомина…
Наш мозг играет с нами в испорченный телефон.
Я говорю и говорю, пытаясь нащупать дыры в теории доктора. Разорвать ее по швам. Но за две минуты до конца сеанса он наносит контрольный удар.
– И что бы вы сами назвали резонной альтернативой? – спрашивает он, поглаживая загривок Шерон над ошейником. – Если она не настоящая, если она не галлюцинация, то что вы тогда видели? Привидение?
И доктор Санторо смотрит на меня таким трезвым, жалостливым взглядом, которым я многие годы смотрел на всех фанатиков.
Приборная панель «Крайслера-200» источает запахи горелой пластмассы. Не выезжая с парковки офиса Санторо, я гуглю: «Мария Корви госпитализация». Если бы я не покидал ту церковь с полным ощущением того, что из меня сделали героя «Шок Трумана», я бы уже давно это сделал. Но Санторо, конечно, уверен, что меня гложет чувство вины, хотя сам я и не считаю, что в чем-то виноват перед ней.
Я ищу рядовую запись о том, что в Хэллоуин Мария Корви попала в больницу, вылечилась и была выписана. Но сайт итальянской ежедневной газеты «Республика» окатывает меня ушатом холодной воды.
Мария Корви пропала из больницы 31 октября, буквально через пару часов после того, как я видел ее в последний раз. Двое были найдены мертвыми в подсобном помещении больничного крыла, куда ее положили.
Медбрату Пио Аккардо перерезали горло. Мадделену Корви нашли с тринадцатью колотыми ранами. В ранах обоих тел были обнаружены следы ржавчины.
Песни на радио сменяют друг друга и сливаются в одно шумовое пятно, а я сижу, уставившись на какую-то пальму.
Теперь, когда я увидел новости о Марии Корви в газете, где она к тому же выступает подозреваемой в убийствах, она стала намного реальнее в моих глазах. Неужели католическая церковь могла пасть так низко, чтобы подстроить смерть – или даже пустить в расход живых людей? Нет, даже я понимаю, что последняя идея – совершенная дикость. (Элеанор: Ну, ты довольна? Вот и хорошо. Но от них и не такое можно ожидать.)
О многострадальной Мадделене Корви мне и так известно, а вот поиск Пио Аккардо выдает мне обычного
