Я вспомнил Бекс рядом со мной на желтом диване, когда она держала меня за руку, смотрела в глаза и говорила, что все будет хорошо.
Я вспомнил Бекс в ту минуту, когда впервые увидел ее. Она сползала с тренажера и была покрыта потом. Она была довольна собой и решительно настроена, и целая нормальная жизнь была перед ней, пока я не подскочил к ней, не сказал самоуверенного «Привет» и не обрек ее на погибель.
Все эти воспоминания напомнили о себе в самый подходящий момент. Подходящий для нее и не такой подходящий для меня.
Ком встает у меня в горле, когда я слышу голос Бекс. Я столько всего хочу ей сказать, но недолговечная батарейка не позволяет мне этого. Нужно немедленно предупредить ее, пока последние запасы литиевых ионов еще позволяют это.
– Положи трубку, – резко говорит Бекс прежде, чем я успеваю открыть рот. – Сейчас же нажми отбой.
И это странно. Потому что голос Бекс вдруг стал другим. И доносится он не из телефона. Он доносится с земли, прямо передо мной.
В телефоне, прямо в моем ухе, Бекс говорит из Брайтона:
– Алло? Ты меня из кармана набираешь, что ли, дурак?
На промокшей земле формируется кровавая лужа, в одном шаге от моего уркытия. Кровь там словно танцует, когда капли дождя разбиваются маленькими снарядами об ее поверхность.
Из этой лужи начинает обозначаться рельеф лица Ребекки Лоусон. Сперва нос, затем губы, лоб и подбородок. Потом на поверхности показываются ее голубые глаза, глядящие в небо. Они помутнели, как старые стеклянные шарики, и не мигают под ливнем. Приподнятый рельеф ее лица походит на необитаемый остров, окруженный алым бушующим морем.
Боль отступает на задний план.
Фейерверки искрят, трещат и жгут мне внутренности.
Я отключаю телефон, оборвав разговор с живой Бекс, и не свожу глаз с Бекс мертвой. Пока я ползу к кровавой луже, меня обуревает шквал эмоций, грозящий прорвать плотину, которая кое-как держится внутри меня с ее смерти. Среди фонтана радости и изумления сочится чувство вины и дискомфорта от того, до чего зловещее и чужеродное это зрелище.
– Это ты? – задаю я бессмысленный вопрос.
Когда мертвая Бекс отвечает, я замечаю перемену в ее голосе. Он стал мелодичнее и приобрел странный акцент, который я не могу распознать.
– Нам разрешают вернуться, когда тому есть веская причина, – говорит она. – Незаконченные дела. Или когда кто-то пытается предотвратить твою смерть. Чистые причины. Мы зовем их ХХХ.
На самом деле она не говорит «ХХХ», даже близко ничего похожего, но я не могу и представить, как можно записать произнесенное ею слово. Это неизведанный заповедный звук откуда-то по ту сторону алфавита. Сомневаюсь, что человеческий голос сможет даже произнести такое слово.
На четвереньках я подползаю к краю лужи. Дождь хлещет меня по затылку, а я гляжу на это невозможное зрелище. Появляются вопросы и сами собой отпадают: их так много, что им приходится бороться за мое внимание. Да, я видел Тони Бонелли после его смерти, но решил, что это дело рук Марии. Да, я видел свое собственное привидение, но это слишком не укладывалось в голове. Но это… Сейчас мне кажется, что сама Вселенная приподнимает занавес и открывает мне свой сокровенный секрет.
Я хочу засыпать Бекс вопросами.
– Значит, жизнь после смерти точно существует?
Дождь старательно смывает кровь с лица Бекс, обнажая синевато-бледную кожу.
– Позвони лучше брату, пока батарейка не умерла.
– Там рай или…
– Забудь об этом, – говорит она. – Люди зря тратят время на догадки. Вы просто черви, Джек, и вы пытаетесь вообразить себе, что там, над землей. Вам не постичь реальности, Джек.
Я не помню свой ответ дословно, но он включает в себя недоверчивую брань. Ее глаза-зрачки вращаются и встречаются с моими.
– Послушай, – бросает она. – Я ценю, что ты наконец не сдрейфил и задвинул себя на второй план, но меня не нужно спасать. Позвони вместо этого брату.
До меня начинает доходить, что она пытается сказать, и у меня глупо отвисает челюсть.
– То есть… Это значит… Что твоя жизнь после смерти настолько хороша, что ты…
– Я переживу засос в трехдюймовую трубу, чтобы попасть туда, да.
Я униженно склоняю голову. Может, Бекс и довольна своей новой жизнью, но факт остается фактом: я сократил срок ее пребывания в этой.
– Прости меня, – говорю. – За все. Я постараюсь загладить свою вину.
– Не стоит, – говорит окровавленное лицо.
Мне вдруг приходит одна мысль:
– А ты видела… Ты видела там мою маму?
– Ага, Джек, конечно, я видела твою маму, я видела Нейла Йетса, прикинь?
Туманные глаза Бекс остаются безразличными, но ее сарказм ранит меня. Она говорит:
– Знаешь, почему мы предпочитаем здесь не ошиваться? Из-за этой вот херни. Из-за вопросов. Из-за людей с их просьбами передавать приветы и просить прощения. Из-за людей, которым позарез нужно сказать то, что нужно было услышать живым. Я даже не знаю имени твоей мамы, Джек. Ты никогда не говорил о ней. Не успевал, наверное, со всеми разговорами о твоей персоне.
Плотина на реке моих эмоций начинает трещать по швам. Толстая щель образуется прямо посередине.
– Передашь ей послание от меня?
– Сам скажешь, когда…
– Бекс, прошу тебя! Я хочу, чтобы она знала, как мне жаль.
– Позвони. Брату.
Глаза Бекс упираются обратно в небеса. Островок ее лица начинает медленно и плавно тонуть в крови.
Плотину прорывает. Фейерверки внутри разрываются, как на грандиозном новогоднем шоу. Мои слезы смешиваются с дождем и кровью. Я слепо тянусь рукой вниз и кладу ладонь на мертвенно-холодную фарфоровую щеку Бекс. И я говорю ей, что люблю ее.
Я повторяю эти слова вновь и вновь. Впервые я говорю эти слова искренне, впервые я говорю их столько раз. Плача навзрыд, я вываливаю их на мертвую, уходящую под землю женщину и прошу у нее прощения, пока ее лицо не погружается окончательно и мне не за что больше держаться.
Когда кончик ее носа пропадает из вида, я кричу:
– Ты слышала? Скажи, что ты слышала. Я люблю тебя.
Мучительная тишина не кончается, кажется, вечность, пока ее ответ пузырями не поднимается наружу.
– Очень странно ты это демонстрируешь.
Лужа крови впитывается в землю, уступая проливному дождю.
Я перекатываюсь на спину и отрешенно таращусь в темное небо.
Телефон в руке промок насквозь и тяжел, как кирпич на шее.
Если бы я не попытался спасти Бекс, я бы спас свою собственную шкуру.
Но сейчас, впервые в жизни, я не хочу ничего менять.
Лежа здесь, в самом сердце черного леса, на расстоянии в четыреста шагов от небытия, я прикусываю губы, расплывшиеся
