– У меня все в порядке со слухом, а один мой кузнец стоит трех римских петушков, – съязвил Ганник до того, как я успел вступить в разговор. – А еще в отличие от римлян каждый из моих бойцов перегрызет римлянину глотку, если вдруг останется безоружным, но ни за что не покажет спину…
– Гай! – одернул я своего полководца и устало улыбнулся. – Не надо.
– Я говорю что-то не так? – оскалился кельт.
– Моя задача победить в этой войне, брат! Запомни это! Мне не нужна жертва, которая ни к чему не приведет! – процедил я сквозь зубы. – Ты должен понимать, что надо беречь людей.
Ганник не отвел взгляда.
– Я не безумец, мёоезиец. Ты лучше меня знаешь, насколько прожорлива бывает война! Но я клянусь тебе, что я спасу каждого, кто способен дальше нести наше знамя! – прошипел полководец.
Я медленно разжал руку, которой схватился за плечо кельта. Он говорил правильные слова, которых не слышали остальные, в это время горячо спорившие в стороне. В отличие от кельта Рута, Икрия и молодого Тирна не то чтобы пугала, но настораживала перспектива остаться во главе легиона рабов, который, лишившись своей офицерской верхушки и промежуточных звеньев в виде деканов и центурионов, по сути, станет плохо управляемой толпой.
Факты, за которые так ратовал Ганник, казались неопровержимыми. Что будет, если мы двинемся дальше, не разъединяясь? Мы передвигались слишком медленно, из-за скопившейся усталости войско было способно делать не больше пяти лиг за один дневной переход. С такой скоростью Красс настигнет нас у Гераклеи, где разобьет повстанцев и наконец выполнит свое обещание развесить наши тела вдоль Аппиевой дороги на потеху толпы. Но даже если нам удастся подойти к Брундизию, опередив Красса, войско восставших упрется в высокие городские стены, у которых нас нагонят многочисленные римские легионы. Что, если разъединиться прямо сейчас и рассеять легионы, чтобы затем воссоединиться у Брундизия, к которому можно было подойти различными окольными путями? Ответ на этот вопрос только что подробно разжевал Ганник. Оставалось рассчитывать, что благоразумие в предстоящей битве возьмет вверх и при первой же возможности мои военачальники скомандуют отступление.
Судьба моей армии повисла на волоске. Я не представлял, что будет дальше, и не имел совершенно никакого плана в голове. Хотелось верить, что все изменится в самое ближайшее время.
* * *Мы остановились в двух лигах южнее Гераклеи. К вечеру деканы подали центурионам последние списки «найденышей», которые были благополучно доставлены моим военачальникам. По войску расползлись слухи, начались волнения. Чтобы пресечь разного рода псевдотолкования, я облачился в консульскую тогу и лично выступил перед людьми из списков, подробно рассказав о состоянии дел в нашем войске и необходимости скорейших перемен во благо нашего общего дела. В лоб последовал прямой вопрос – с какой целью делается задуманное разделение. Загнанный в тупик, я честно признался, что вижу единственный шанс продолжить нашу борьбу в том, чтобы попытаться сдержать прорыв Красса и уйти в отрыв к Брундизию. Толпа встретила мою речь с ликованием, что, признаться, стало полной неожиданностью для меня. Люди осознавали, в каком тяжелом положении мы оказались. Более того, подавляющее большинство восставших ожидало перемен, которые подоспели в виде принятого мною решения о разделении войска под Гераклеей. Замученные войной и тягостями, рабы охотно согласились встретиться с римскими легионами, значительно превосходящими их в численности, лицом к лицу. Не нашлось ни одного человека, кто бы бросил свой меч и покинул мое войско, услышав свое имя в списках, поданных деканами. В этот момент я испытывал смешанные чувства. Гордость за людей, которые встали под знамена нашей общей борьбы, сочеталась с горечью непреодолимой потери. Где-то глубоко в душе я чувствовал себя предателем, который бросает своих людей на произвол судьбы. Я прекрасно понимал, что все до одного попавшие в списки рабы – смертники. Несколько раз будто волной на меня накатывало желание бросить все, встать у Гераклеи лагерем и дать Крассу бой. Да пропади оно пропадом! Но я тут же отметал подобную мысль. Красс был слишком силен сейчас, и мой отчаянный ход приведет лишь к нашему окончательному разгрому. Все, что оставалось сейчас, – набраться мужества и смириться, быть военачальником, а не человеком. А для военачальника из всей этой истории оставались сухие факты. Так, по спискам, приготовленным деканами, от нашего войска отделялись ровно девять тысяч восемьсот семьдесят три человека. Гораздо большее число, чем я рассчитывал сперва, когда только прокручивал идею с «найденышами» в голове.
Настал час прощаться с моими полководцами. Мы были немногословны. Давила обстановка, чувствовалась нервозность, в небе над головой повис дух предстоящего сражения. Передо мной стояли Ганник, Икрий, Тарк и Тирн. Бледные, измотанные, но как никогда уверенные в себе. Я предложил бросить жребий и определить, кто вместе с Ганником останется под Гераклеей, чтобы встретить войско проконсула Красса. Тянули все трое, так все до одного мои военачальники хотели попытать свою судьбу. Я нашел три прутка, один из которых надломил и показал полководцам. Мы договорились, что тот, кто вытащит надломленный пруток, останется под Гераклеей вместе с Гаем Ганником. Первым тянул Тирн, ему достался длинный пруток. Молодой галл отреагировал болезненно и, не говоря ни слова, переломил пруток пополам. Я видел, как полыхнули гневом его глаза, настолько мой военачальник хотел остаться у Гераклеи, чтобы хоть как-то оправдать мое доверие и доказать, что я не зря поставил Тирна во главе легиона. Тарк тянул вторым, ему, как и Тирну, достался длинный пруток. Полководец тяжело вздохнул, зажал свой пруток в кулак и отступил, уступая место Икрию. Икрий огляделся и подмигнул Ганнику, который подмигнул ему в ответ. На лице Икрия появилась усмешка, в глазах мелькнула искра безумия.
– Damnatio ad bestias. – Кельт погладил рукоять своего гладиуса.
– Сделаем это, – спокойным голосом ответил Икрий, на лице которого не дрогнул ни один мускул, когда он достал последний, сломанный пруток.
Тарк медленно покачал головой, вдруг протянул мне свой пруток.
– Я останусь под Гераклеей, – выдавил он.
Я окинул его взглядом.
– Тарк?
– Икрий мой брат, я не оставлю его одного, – прошептал гладиатор.
Он
