Пришло в голову – жизнь кончается не когда человек стареет, а когда больше ничего не ждет. За эту умную мысль Бабай, разумеется, выпил. Подремал прямо в кресле, не выпуская бокал из рук, и еще добавил.
Этот обреченный запой без нормального сна, лишь с такими кратковременными провалами в черноту, привел его в странное состояние. Мерещиться стало всякое. Он, Бабай, как будто бы уже не он. Он – рыцарь Роже де Мар, верный чести и сюзерену, прославленный во многих сражениях. И не в кресле сидит, запершись за двойной бронированной дверью, а покачивается в жестком седле среди темного осеннего леса с почти облетевшей листвой. Один на глухой тропинке. Настороженно оглядывается, не снимая ладони с привычной рукояти меча.
Бабай… Нет, дю Мар ощущает мерную, тяжелую поступь коня, уставшего тащить его тушу, от природы могучую и еще более расплывшуюся с годами. Слышит чавканье копыт по раскисшей грязи тропы, побрякивание доспехов, монотонное поскрипывание седла и сбруи. Чувствует, как привычно чешется давно не мытое тело, вдосталь изъеденное нательными насекомыми. Эти нутряные твари, проклятье адово, особенно зло донимают воинов в походах.
Где же бургундцы? – напряженно всматривается он. Где-то здесь должны быть…
Да, верный рыцарь! Доблестный старый рыцарь на четвертом десятке лет… А что она ему принесла, эта трижды клятая верность? – рассказывает он сам себе. Семь ран на теле, что ноют к любой перемене погоды, и седину в некогда темных волосах. Замок Мар разрушен войной, крестьяне разбрелись кто куда, а сеньор дю Мар, видишь ли, все воюет. Двадцать лет в седле, два десятка лет походов и стычек. Ни жены, ни наследника не нажил благородный сеньор, одни заемные расписки ломбардцам копятся…
Чем, спрашивается, помогла ему Дева-Воительница, когда в походе на Реймс он много дней провалялся после удара палицей с разрывающей голову болью? Сняла она его боль, успокоила? Нет, лишь на миг пришла, сказала: «Ты выдержишь, мой железный Роже!», и как будто забыла о нем… А где была Жанна-Дева, когда он умирал от раны копьем на гнилой соломе аббатства Сен-Дениро? Не было ее рядом, лишь монахи, унылые, как вороны, покачивали выбритыми макушками.
А ведь он шел за ней! Одним из первых поверил ей и пошел. Еще тогда, во времена битвы при Орлеане… И при Пати был с ней в самой гуще схватки, и на Реймс с ней ходил, и на Париж, теперь к Компьеню пришел вместе с ней.
Да не за ее спиной, впереди сражался! Мечом прорубал ей дорогу, щитом закрывал не себя – ее. Потому что ей, видишь ли, Господь не велел лить кровь. Воевать велел, а кровь – нельзя, чудно, коль подумать. Словно Бог, как блаженный, не ведает, что творят на Земле потомки Адама и Евы.
Война без крови… Так и шла Жанна-Дева посреди любого сражения с одним лишь знаменем на тонком древке. Говорила – меня Бог хранит. Все время приходилось окружать ее стеной щитов, помогая Господу.
«Мой верный Роже, мой железный Роже…» – как часто повторяла она. Тепло, по-своему улыбалась. Лучилась глазами, как только она умела.
И шел!
Роже Толстый, Роже Железный, Роже Дикий Бык… Старый, глупый Роже…
Пока другие получали замки, угодья и пашни, он получал удары и раны. Называл ее – Жанна-Святая, Жанна-Спасительница… А если он, Роже, не осенен святостью, если он такой же простой, как все? Если он просто устал? Ей-то, Жанне, дочери Жака Дарка, всемилостивый король Карл присвоил титул дю Лис и подарил земли. Зачем она приняла от короля титул и земли, если на самом деле святая? Все богатства святых на небе, не здесь, их имущество – благодать Господня…
Нет, ну где же бургундцы, провалиться им в преисподнюю?!
О, вот они… Наконец!
Двое бургундских рыцарей уже ждали его у договоренной развилки. Сидели в седлах терпеливо и неподвижно. Сливались с черным переплетением ветвей – в тусклом свете луны не сразу заметишь. Оба в полном боевом облачении, но шлемы и щиты, как и у него, приторочены к седлу.
Подъехав ближе, Роже узнал старшего. Филибер де Шатонеф, рыцарь доблестный и собутыльник веселый, когда-то им доводилось пить вино за одним столом. Другого, помоложе, он не знал. Наверное, один из оруженосцев богатого монсеньора де Шатонефа. Тоже наверняка знатного рода – жеребец у парня крепкий, выносливой нормандской породы, кольчуга мелкого, добротного плетения, доспехи и оружие из славной бордосской стали. Не удивительно. Можно поклясться ранами Иисуса – Бургундское герцогство, союзное англичанам, сейчас богаче всех французских земель вместе взятых.
Дю Мар приветствовал обоих, коротко склонив голову. Они ответили так же, без слов.
Конь под Роже вдруг вскинул голову, начал перебирать передними копытами и трясти шеей. Он успокоил жеребца, коротко стукнув кулаком между ушей. Слишком сильно, тот обиженно заржал. Бургундцы ждали, не нарушая молчания.
– Завтра, – первым начал Роже. – Это будет завтра… Где мое золото, Филибер де Шатонеф?
– Ты получишь его.
– Я хочу получить его сейчас!
– Ты получишь его сейчас, – невозмутимо ответил бургундец.
Он чуть повернулся назад, одним движением дернул завязки седельной сумы и извлек увесистый кожаный кошель размером с ядро бомбарды. Чуть подкинул его на широкой ладони, привыкшей к тяжести меча и секиры. В кошеле приятно, мелодично звякнуло. Де Шатонеф небрежно кинул кошель Роже. Тот поймал одним движением сильной руки. С трудом удержал, почувствовал на ладони приятную тяжесть. Жеребец опять переступил копытами.
– Вот твоя плата – триста золотых ливров, как договорено. Хочешь пересчитать, Роже дю Мар?
Роже пренебрежительно мотнул головой, плеснув седеющей гривой по стальному вороту кольчуги. И вдруг, неожиданно для себя, понял, почему де Шатонеф и его оруженосец так сдержанны и немногословны. Не из почтения к рыцарской славе дю Мара, к известной всем бычьей силе Роже Железного… Презирают его! – почувствовал он отчетливо и обидно, до остановки дыхания, как чувствуют ковш ледяной воды, внезапно вылитой за воротник. Делают, что должно, что приказал их сюзерен герцог, но при этом… Даже мальчишка, сопливый отрок в отцовских доспехах – он тоже…
И это они, бургундцы, предатели по натуре, что родились французами и сражаются за англичан! Они еще смеют осуждать кого-то!
Роже вскинул голову, готовый зло и подробно поведать, что думает о бургундских баронах и их понятиях чести. Но – опустил лицо. В последний момент стиснул челюсти, удержал злость на кончике языка.
Деньги-то он взял уже, пришло в голову. Триста ливров… Триста полновесных золотых кругляшков… Проклятые бургундцы могут подумать, что он не собирается сдержать рыцарское слово. Только из-за этого не
