Само собой, Джонатан устроил настоящее представление с помощью зеркала на шкафу для верхней одежды, хотя оно и показывало постоянно только руины Чиче́н-Ицы́. Каким-то образом края зеркала поймали частоты чикагской радиостанции, так что, выйдя за дверь поутру, Льюис прослушал сводку о промышленном индексе Доу-Джонса и отчет о состоянии сельского хозяйства.
Льюис изо всех сил старался повеселиться в Рождество, но это было не так просто. Он все время ловил себя на мысли, что этими фокусами дядя Джонатан просто отвлекает внимание от того, что происходит у них дома. После того, как ночью Льюис увидел – или думал, что увидел, – тетушку Мэтти, особняк казался еще более странным, чем раньше. Иногда воздух в некоторых комнатах сверкал, как будто дом вот-вот исчезнет. Иногда витражи показывали темные страшные сцены, а иногда по углам Льюис замечал кошмарные образы, которые обычно видят нервные люди боковым зрением. Бродя из комнаты в комнату, Льюис замечал, что забывает, какой сегодня день, зачем он сюда пришел, а иногда едва помнил, кто он такой. Ему часто снилось, что он слоняется по дому в 1890-х годах, когда все блестело новизной. Раз или два он просыпался от таких снов и видел, как по стене комнаты пляшут огоньки. Это уже были не те неуместные зимой лучики света, а оранжевые пятна и полосы, какие бывают в старых домах на закате.
Естественно, все эти странности происходили не одновременно, а то тут, то там на протяжении всей холодной зимы 1948-49 года. С приходом весны Льюис заметил, что живая ограда дома Хэтчеттов буйно разрослась. Кусты спиреи, очерчивавшие их двор, каждый год осыпало мелкими розовыми и белыми цветочками. Этой весной они не зацвели. Живая ограда превратилась в темный, жесткий кустарник с шипами и закрыла собой окна первого этажа. Побеги поднимались ввысь и начинали оплетать цинковую трубу слива. Едва ли не за ночь разрослись лопухи, а айлант вырос настолько, что закрывал листьями окна второго этажа.
Льюис так и не видел толком новую соседку. Однажды, как ему показалось, он заметил издалека, как темная сгорбленная фигура открывала ключом парадную дверь. Из своего окна он видел, как иногда она ходит по второму этажу. Но кроме этих случаев пожилая дама не попадалась на глаза. Почему-то Льюис заранее знал, что так и будет.
И все же у нее бывали гости – один гость. К ней приходил Молотобой. Однажды поздно ночью Льюис видел, как он выходит из дома миссис О’Мегер через заднюю дверь. Дважды, направляясь вечером в кино, Льюис едва не врезался в страшного старика, идущего по Хай-стрит к дому Хэтчеттов в своем поношенном пальто, застегнутом до самого подбородка. Оба раза они сталкивались из-за того, что Молотобой постоянно оглядывался назад.
В их вторую встречу на улице Молотобой схватил Льюиса за воротник, как тогда перед домом. Он прижался небритым лицом к уху мальчика и прорычал:
– Мелкий проныра! Хочешь, чтобы тебе горло перерезали, а?
Льюис оттолкнул его, но не убежал. Он решил постоять за себя.
– Вали отсюда, старый ханыга! Только попробуй подойти ко мне, и мой дядя тебе покажет!
Молотобой рассмеялся, хотя со стороны могло показаться, что он задыхается.
– Твой дядя? – сказал он с презрительной усмешкой. – Твой дядя получит свое раньше, чем думает. Конец света уже близко. Ты разве не читаешь Библию, как полагается хорошим мальчикам? Мы видели знаки, и будут еще другие. Готовься! – с этими словами он поковылял вверх по холму, плотно прижимая к себе какой-то сверток.
На следующий день после этой странной встречи было холодно и шел дождь, и Льюис не выходил из дома. Джонатан ушел к миссис Циммерманн готовить сливовое бренди, так что Льюис остался один. Он решил изучить задние комнаты на третьем этаже. Их почти не использовали, и Джонатан даже отрезал их от отопления, чтобы не переплачивать. Но Льюису там попадались интересные находки, например, коробки с шахматными фигурами, фарфоровые дверные ручки и серванты, в которые он мог залезть целиком.
Льюис шел по продуваемому сквозняками коридору, открывая и закрывая за собой двери. Ни одна комната сегодня не пробуждала в нем исследовательского интереса. Секундочку… Ну конечно! Комната с фисгармонией. Можно пойти поиграть на ней. Должно быть весело.
В одной из пыльных заброшенных комнат на третьем этаже стояла старая фисгармония. Она, среди немногих вещей, оставалась здесь еще со времен покойного Айзека Изарда. Конечно, внизу тоже была одна фисгармония, и хорошая, но она сама воспроизводила мелодии и не давала Льюису играть то, что он хочет. Эта же, наверху, издавала хриплые звуки, а зимой и вовсе только шептала. Но если посильнее жать на педали, можно было заставить ее играть как следует.
Льюис открыл дверь.
Фисгармония отсюда была похожа на громоздкую тень у стены. Льюис нашел выключатель и зажег свет. Смахнул пыль со стула и присел. Что бы сыграть? «Китайские палочки» или, может, «Из вигвама»? Репертуар у него был не очень богатый. Льюис нажал на старую педаль и услышал, как из нутра механизма вырываются шипящие звуки. Он потрогал клавиши, но ответом ему был резкий кашель больного туберкулезом. Ну вот.
Он откинулся на стуле и принялся думать. Над клавишами располагался ряд органных регистров с пометками на подобие Vox Humana, Salicet и флейта. Льюис знал, что этими регистрами можно по-разному настраивать звучание фисгармонии, но он не разу ничего из них не использовал. Что ж, теперь было самое время. Он взялся за одну из черных трубок и слегка потянул. Она не поддалась. Он расшатал регистр, потянул сильнее и вытащил ее целиком.
Льюис сидел и растерянно смотрел на деревяшку перед собой. Сначала он расстроился, что сломал инструмент, но зато теперь можно было рассмотреть регистр. Тот его конец, который вставлялся в фисгармонию, был тупой, гладкий и черный. Не было никаких признаков того, что его использовали хоть раз.
«Какое странное приспособление, – подумал Льюис. – Интересно, они все одинаковые? Посмотрим». Он потянул за другой регистр. Щелк! Один за другим Льюис вытащил их все. Щелк! Щелк! Щелк! Щелк! Щелк! Щелк!
Мальчик засмеялся. Он покатал черные трубки туда-сюда по клавишам, а потом задумался. Однажды он читал рассказ про машину, у которой была ложная приборная доска, а под ней скрывался тайник, куда можно было что-нибудь прятать. А что, если эта
