К Тарби вернулась речь.
– Как ты меня назвал?
Несколько мальчиков начали скандировать: «Бей! Бей! Бей!». Они не надеялись на особенное зрелище. Все-таки это был всего лишь Льюис.
А тот стоял раскрасневшийся и испуганный.
– Я… я сам не знаю, как я тебя назвал.
– Ну, в следующий раз не забывай, – выпалил Тарби, занес кулак и опустил его на плечо Льюиса. Было больно.
– Брось, Тарби, – крикнул высокий мальчик по имени Карл Холабо. – Не трать время на эту пышку. Выиграем иннинг[18], и будем отставать всего на шесть ранов[19]. Иди сюда, размажем их.
Тарби вернулся к игре, а Льюис поковылял прочь по улице, потирая плечо и плача.
Вот он уже уверенно шел, а слезы все не прекращали катиться по щекам. Он бродил по городу мимо стоящих рядами домов, которые смотрели на него пустыми окнами. Им нечего было посоветовать мальчику. Дойдя до конца Мэйн-стрит, Льюис остановился посмотреть на памятник жертвам Гражданской войны. Но солдатики с поднятыми штыками и палками для чистки пушек тоже ничего не могли ему сказать. Он дошел до другого конца Мэйн-стрит и посмотрел на фонтан, поток воды которого бил ввысь и пенился, становясь похожим на кудрявую иву, растущую посреди круга из колонн. Ночью работала подсветка, и вода по очереди окрашивалась в красный, оранжевый, желтый, синий, зеленый, а потом снова в красный. Сейчас она была прозрачной и ясной. Льюису хотелось, чтобы его ум был сейчас таким же, но в голове роились мысли.
Он обошел фонтан раза три или четыре, перешел на другую сторону улицы и направился по дороге ЮС-9, которая продолжала Мэйн-стрит и уходила за город. Дойдя до жестяного знака, отмечавшего пределы города, Льюис отошел туда, где росла высокая трава, сел на землю и принялся наблюдать, как снуют по своим делам муравьи, и слушать, как несутся по дороге машины. Глаза уже не были мокрыми от слез. Ему вдруг пришло в голову, что в последнее время он многовато плачет. А проблемы так не решить. Вот если поразмышлять, может, решение найдется, хотя и тут нельзя быть уверенным. Итак, Льюис начал рассуждать и искать подходящий план действий.
Уже вечером он поднялся с земли и чуть не упал обратно – отсидел ногу. Потоптавшись немного в траве, чтобы разогнать кровь, Льюис отправился домой. Он нашел решение. В голове звучал старый церковный гимн:
Человеку и народамНаступает миг решатьВ схватке правды и неправдыЗа добро иль зло стоять.Он вообразил, что ведет в бой кавалерийский полк. Если бы у него была одна из тростей дяди Джонатана, он бы сейчас размахивал ей, как мечом. Льюис иногда останавливался и в эти моменты чувствовал, как по коже бегут мурашки. Он был очень горд собой и храбрился, но в то же время ему было очень страшно. Его обуревала сложная смесь чувств.
Ночью, когда все давно спали, Льюис выбрался из кровати и на цыпочках прокрался к лестнице. В доме было очень тихо, потому что как раз сегодня Джонатан остановил все часы – кроме тех, которые не мог заставить умолкнуть. В прихожей зеркало на шкафу разговаривало с самим собой, и время от времени по нему пробегали искры статического электричества. Края иногда бледно светились. Возможно, зеркало хотело о чем-то предупредить Льюиса. Но мальчик твердо решился. Он заварил всю эту кашу, ему и расхлебывать.
Льюис взялся рукой за край подставки для зонтов. Он перемешал все трости, пока искал нужную. А, вот и она. Пальцы сомкнулись на тонкой деревяшке и – что это было? Льюис едва не задохнулся от неожиданности и убрал руку. Прикасаться к волшебной трости было все равно что взять за руку другого человека. В ней билась жизнь. Льюис постоял, глядя на трость. Шар наверху слегка светился. В серой дымке шел снег и возвышался мрачный, но настоящий крошечный замок. Волшебный свет падал на обои бледным зыбким пятном. Посмеет ли он взять этот могущественный предмет? Вдруг Льюису подумалось, что дядя скромничает, называя себя салонным фокусником.
Льюис сжал зубы и все еще дрожащей рукой потянулся к подставке для зонтов. Он крепко схватил трость и вытащил ее. Шарик шипел и трещал, затем окрасился в розовый и снова стал серым. Льюис открыл дверь на улицу. Свежий влажный ветерок подул на дверь и нежно стукнул ей об стену. Листья каштана шумели и вздыхали, а белые цветки медленно опадали под ноги. Мальчик посмотрел через дорогу. Хоть густая растительность и закрывала собой окна, он видел, что в доме Хэтчеттов горит свет. Повторяя под нос молитву, Льюис начал спускаться по ступенькам.
Дойдя до середины улицы, мальчик чуть было не рванул бегом обратно, но что-то его удержало. Перейдя дорогу, он почувствовал, что дальше будет легче. Это как будто сбегаешь вниз по холму, а в спину тебя толкает ветер. Живую изгородь перерезала дорожка, ведущая к крыльцу. Льюис прошел под нависающими над головой ветвями деревьев. Теперь он стоял прямо у ступенек.
Двери в доме Хэтчеттов были устроены по-старинке: темные деревянные рамы и окна на внутренней и внешней двери. Окна подобной формы напоминали Льюису о десяти заповедях, и сейчас ему подумалось: «Не войди». Но одна из дверей была открыта. Ну и чего же он ждет? Сердце тяжело стучало, и все же Льюис поднялся по ступенькам.
Он остановился в дверном проеме под лампой. В прихожей было пусто. Не было ни людей, ни вещей. Ни мебели, ни стульев, ни сундуков, ни даже столика. Даже зонта, прислоненного к стене – и того нет. На бледных розовых обоях Льюис увидел темные квадраты, сохранившие первоначальный цвет стен: когда тут жили Хэтчетты, в коридоре висели картины, но теперь картин не было. Миссис О’Мегер не стала вешать свои.
Льюис миновал арку и оказался в гостиной. Там тоже никого не было. Стояла мебель, но ее было немного. Несколько хлипких на вид стульев с изогнутыми ножками, неудобный диван. Низкий кофейный столик, две фарфоровые пепельницы размером с почтовую марку. Одного клуба дыма из трубки дяди Джонатана хватило бы, чтобы они раскололись на черепки. Льюис ходил от одного стула к другому, трогая отполированные подлокотники и задрапированные мягкие спинки. Он отчасти ожидал, что мебель начнет лопаться, как мыльные пузыри, но она оказалась твердой. Пол был натерт до того тщательно, что мальчик видел в нем свое отражение. У одной из стен был кирпичный камин. Со всех сторон, даже изнутри, его выкрасили в розовый. Следов сажи и пепла не было. Видимо,
