Услышав мои слова, Сабу закатил глаза.
– Ты безрассуден и порывист, – сказал он. – Тобой движет то, что находится здесь (он постучал по груди), а не здесь (он коснулся головы).
– Пусть так, но с этим я попытаюсь совладать. А не мое ли безрассудство и порывистость привели меня на Элефантину?
– Ваша четверка тогда едва не разрушила мои замыслы.
– Твои замыслы – продолжать путь меджаев. Продолжать меджайскую родословную. Разве не так?
Он лишь взглянул на меня, не подтверждая, но и не отрицая услышанное.
– И не моим ли безрассудством это достигнуто? – продолжал я. – Айя считает, что ты терпишь наши отношения, поскольку она – наш лучший шанс продолжить меджайский род и получить наследника, из которого мы воспитаем меджая. Я прав? Ты только поэтому позволял ей странствовать вместе с нами?
И снова: ни подтверждения, ни отрицания. Опять те же бесстрастные глаза, которые я видел столько лет. Мозг пронзила мысль: Айя покинула нас, поскольку искренне любила свою тетю. В той любви не было ни капли фальши. Я тоже любил отца, но любовь к нему не была столь чистой и простой, она напоминала свиток, многие места которого оставались непонятными. Я давно уже вырос. Я уважал отца, однако его одобрение перестало быть главенствующей целью жизни.
Когда Айя уехала, я утратил что-то важное. Нечто более значимое, чем отцовское уважение. Сейчас я отчетливо это понимал. Я потерял что-то простое и чистое. Любовь, принесенная Айей в мою жизнь, уехала вместе с ней, а я совсем не хотел навсегда терять этот дар.
Я с предельной ясностью понимал, что прощусь с отцом и поеду вслед за любимой. Пусть мое меджайское обучение не закончилось, ну и что? Я был наследником меджая. Этого не мог у меня отнять никто. Я много лет провел в тренировках и отработке полученных навыков. Впереди у меня – целая жизнь, чтобы учиться и совершенствоваться дальше. Возможно (я допускал и такую вероятность), мне уже не требовалась помощь отца в освоении искусства меджаев.
– Я уезжаю, – после всех раздумий объявил я отцу. – Можешь называть это безрассудством или порывистостью. Можешь сказать, что я еще не завершил свое обучение, и я, скорее всего, тебе поверю. Но этого, – я обвел рукой холмы, наш лагерь, реку и просторы на другом берегу, – мне уже недостаточно. Прости, отец. Буду рад, если ты поедешь со мной. Но я все равно уеду.
Отец шагнул ко мне. Я внутренне напрягся, не представляя, чтó за этим последует. Его глаза оставались непроницаемыми. Однако я вгляделся в них и вдруг увидел… печальное понимание. Зарождающееся уважение. Оно возникло после нашей последней ссоры в день отъезда Айи.
– Да, ты все еще не готов, – сказал он, – хотя уже не в такой степени, как прежде. Я способен распознать настоящую решимость. В Сиву мы отправимся вместе. Возможно, мы и в самом деле нагоним Айю, но если этого не случится, вскоре ты так и так ее увидишь. Помирись с ней. Я не стану вмешиваться.
Отец нагнулся к своей сумке, которую всегда брал на холмы. Обычно там лежала фляга с водой. Когда я упражнялся с особым усердием, он вознаграждал меня глотком воды.
– Вот, возьми, – с непривычной мягкостью в голосе произнес он.
Вместо фляги отец достал медальон, которого прежде я никогда у него не видел. Он показался мне очень знакомым. Даже вес, который ощутила ладонь, когда эта странная вещь коснулась моей руки.
– Он вручается лишь настоящим меджаям, – сказал отец. – Я хочу, чтобы теперь им владел ты.
Я изумленно взирал на медальон. Столько лет я цеплялся за отцовское одобрение, и вот теперь, когда надобность в его похвалах отпала…
– Ты отдаешь мне свой медальон?
– Ты честно его заработал. Надо было еще раньше дать тебе такую возможность. Жаль, что я долго не верил в тебя. В тебе я вижу то, что когда-то видел в себе. – Он протяжно вздохнул. – Я и сейчас слишком часто вижу перед собой своего маленького мальчика, а не взрослого мужчину.
Отцовское признание отозвалось во мне всплеском душевной боли. Я смотрел на ладонь с медальоном и чувствовал, что и в самом деле его заработал. Но я не мог себя заставить сомкнуть пальцы и убрать медальон.
– Что ты скажешь об Айе? – спросил я.
– Тебе не требуется моего одобрения.
– А если бы потребовалось?
– Байек, ты же знаешь: у вас с ней разные цели в жизни, – вздохнул отец. – Думаю, теперь ты это понял. Быть может, однажды тебе придется выбирать между Айей и путем меджая. Но я не хочу, чтобы ты встал перед таким выбором. Возможно, она решит примкнуть к нашей борьбе. Что бы ни случилось, во имя блага Египта я надеюсь, что вы сделаете мудрый выбор. Я не прошу делать этот выбор немедленно. Так что бери честно заработанный медальон. Отныне ты – меджай.
Я положил медальон к себе в сумку, где до сих пор хранил перья и прочие маленькие свидетельства странствий.
Повернувшись к отцу, я увидел, как он внезапно весь напрягся. Сабу вертел головой и принюхивался.
Отец широко распахнул глаза и уронил челюсть. Мне показалось, что вокруг нас трещит воздух.
– Он здесь.
58
Я услышал звук летящей стрелы и в то же мгновение отец припал к земле, увлекая меня за собой. Мы покатились вниз. Сабу столкнул меня с противоположного склона, как мешок с зерном. Потом я увидел кровь и понял, что стрела, разломившись в полете, впилась в руку отца.
Достигнув подножия, Сабу с кряхтением потянул за обломок, пытаясь вытащить головку стрелы, но поморщился от боли и бросил это занятие.
– Головка с зазубринами, – объяснил отец и посмотрел на меня.
Глаза его блестели. Такой блеск я видел всего дважды: в ночь нападения разбойников Менны на наш дом и в другую ночь, когда на Элефантине мы охотились за убийцей. Возбуждение перед битвой. Отец столько лет готовился к этому моменту. Все его страхи и тревоги померкли.
– Похоже, наш противник даром времени не терял и освоил стрельбу из лука. А вот его запах не изменился.
– Ты его учуял?
Отец коснулся моего плеча.
– Потому, Байек, я и говорил, что в твоей меджайской выучке остались пробелы, – улыбнулся он.
Опасность не лишила отца присутствия духа.
– Двигаться сможешь? – спросил я отца, понимая, что противник обязательно попытается воспользоваться своим преимуществом.
– Могу идти, бежать и махать мечом.
Отец кивнул в сторону двух наших шалашей, в которых остались наши луки.
Я пока не умел улавливать запах приближающегося противника, но мое мастерство стрельбы из лука было почти непревзойденным. Оказалось, что я, как и отец, – прирожденный стрелок. Возможно, даже более
