Боюсь, это признание не пойдет на пользу моей репутации, но я взвизгнула и заплясала на месте, кружась, как кошка в погоне за собственным хвостом, в попытках разглядеть пиявку и избавиться от нее. Вотще: пиявка присосалась к телу, и шлепки ладонью вряд ли могли убедить ее отцепиться.
От мулинцев, нашедших мои ужимки крайне забавными, помощи не последовало. Наконец Акиниманби сжалилась надо мной: мистер Уикер придержал меня за плечи, остановив мои пляски, а она приподняла рубашку и сняла с меня пиявку. При виде этой твари я вздрогнула и еще долгое время продолжала трястись, то и дело ощупывая различные части тела, чтобы убедиться, что на мне не вздумалось прокатиться еще одному кровососу – по крайней мере, из тех, что крупнее москита. (Со временем, как уже говорилось, я привыкла к пиявкам, но первое знакомство с ними прошло не слишком-то безмятежно.)
Так шли мы и шли, пока не достигли места, где наша община решила устроить новую стоянку. Как им удалось его опознать, для меня загадка: мулинский ландшафт изменчив, словно морские волны. Где гарантия, что подходящее место к приходу общины останется таким, каким его запомнили, – если его вообще удастся найти? Этого я понять так и не смогла.
Остаток дня (и сил) ушел на то, чтобы помочь остальным расчистить место новой стоянки от кустов и молодой поросли, нарубить веток и соорудить шалаши для ночлега. Затем пришлось еще ставить наши собственные палатки, и, когда с этим было покончено, у меня не осталось желания даже поесть. Но Натали настояла хоть на каком-то ужине, поэтому я проглотила плантан и какой-то мучнистый корень, названия которого еще не запомнила, и рухнула лицом в подушку.
Так и шла наша жизнь в последующие месяцы. Община – или, скорее, та ее часть, что состояла из нас и семьи Акиниманби – никогда не оставалась на одном месте дольше трех-четырех недель. Сезон дождей был в разгаре, и это означало ежедневный послеобеденный потоп и частые ливни в другое время суток. Конечно, это не непрестанные дожди, какие можно наблюдать в иных частях света, но более чем достаточно. Снежные шапки гор в глубине материка таяли, Гирама, Хемби и Гаомомо разлились, и вскоре суши на болотах осталось не более двадцати процентов – остальное скрылось под водой. Места стоянок находились на возвышенностях, имевших шанс остаться над водой. И эти возвышенности образовались не случайно: Мекисава рассказал мистеру Уикеру, что в сухой сезон мулинцы заваливают их грудами сучьев и сажают там определенные растения, чтобы эти миниатюрные холмики не размывало.
Мало-помалу я начала понимать, что местный социум, хоть и совсем не так упорядочен, как те, что развились в более благоприятных природных условиях, организован куда лучше, чем могло бы показаться на первый взгляд. Мулинцы не могут позволить себе ни классового расслоения, ни сколько-нибудь примечательной дифференциации половых ролей – каждый должен делать, что может. Однако они не просто знали и понимали окружающую среду, но и понемногу изменяли ее под свои нужды. Вдобавок между общинами поддерживалась удивительно устойчивая связь – во-первых, благодаря постоянной миграции, во-вторых, при помощи «говорящих барабанов».
Последние привели Натали в неописуемый восторг. Имущества (особенно постоянного) у мулинцев очень мало, и эти барабаны, украшенные затейливой резьбой, – настоящая драгоценность для обитателей болот. Видели бы вы, с каким почтением их переносят со стоянки на стоянку! Объяснить, как ими пользуются, слишком сложно, попробую описать вкратце: у мулинцев есть способ перевода обычного языка на язык барабанного боя, которым и пользуются для обмена сообщениями между общинами. Передаваемое от стоянки к стоянке, сообщение способно пересечь болото из края в край гораздо быстрее любого гонца. Таким образом, барабаны позволяют мулинцам поддерживать связь с родными, живущими далеко, и часто используются, чтобы отыскать того или иного человека.
Все это мне однажды объяснил Мекисава, пока Натали расспрашивала очередного барабанщика о методах перевода.
– Очень полезно в это время года, – добавил он. – Подолгу ходить никому не хочется.
К этому времени мой мулинский заметно улучшился – настолько, что я могла поддерживать разговор не только при помощи существительных и жестов, как на первых порах.
– Из-за дождя? – со смехом спросила я. – Могу себе представить!
– Из-за дождя, – подтвердил Мекисава. – И из-за драконов.
В тот момент мы были свободны от хозяйственных дел, и я рассудила, что могу расспросить его, не опасаясь, что интерес мой покажется эгоистичным.
– Отчего в это время года они опаснее, чем обычно? Им не по нраву такое множество воды?
Мекисава ухмыльнулся.
– Нет, воду они любят. Много воды – много пищи. Но их детеныши только что вывелись из яиц.
Я еле сдержалась, чтобы не вскинуться, как гончая, напавшая на след жирного, аппетитного кролика, однако успех был в лучшем случае неполон. В Зеленом Аду слишком легко было забыть о том, что лежит за его пределами, – и о большом мире, и о возможной войне. Удалось ли отбросить иквунде от рек, или ширландские солдаты и байембийские воины бьются с ними в эту самую минуту? Этого никак нельзя было узнать.
Но, даже если во внешнем мире началась открытая война, в Зеленом Аду я ничем не могла повлиять на ход событий (по крайней мере, так я тогда полагала). Драконьи яйца не могли бы помочь Анкумате сию же минуту. Однако слова Мекисавы напомнили мне об оба, ждавшем нас назад с обещанным.
Но делать было нечего: если яйца уже отложены и из них вскоре вылупятся детеныши, придется дожидаться следующего раза.
– Драконы откладывают их в воде? – спросила я. – Или на суше, а детеныши выводятся, когда кладку заливает водой?
На мой взгляд, вопрос был совершенно безобиден, но Мекисава, едва услышав его, хлопнул в ладоши (жест, отгоняющий злых духов или оберегающий от несчастья).
– Об этом я ничего не знаю, – сказал он.
Его странная реакция заставила меня призадуматься. Ключевое отличие мулинцев от соседних народов – даже от их близких родичей, маури – заключается не в чертах лица и не в языке, а в отношении к болотам, которые они зовут своим домом. Им досконально известно, какое растение полезно, а какое опасно, какое насекомое ядовито, а какое можно съесть на обед. Они охотятся на множество различных животных – даже на гиппопотамов и лесных слонов (против которых применяют некоторых из тех самых ядовитых насекомых), и об их знании повадок и циклов развития всех этих зверей любой натуралист может только мечтать.
И вот мулинский охотник заявляет, будто не знает, где болотные змеи откладывают яйца! Думаю, вы, дорогие читатели, поймете, что это не
