Раздается короткий стук. Размышления, мелкими чаинками осевшие во мне, начинают предательски кружиться. Там, в коридоре, кто-то напуган. Кто-то сомневается, что выбрал ту дверь.
В палату проскальзывает Рене. Брови нахмурены, губы сжаты, пальцы теребят седой локон.
– Как ты? – Она улыбается – пытается меня утешить.
– Все в порядке. – Я откладываю расческу. – А… у вас?
– Почти.
Рене топчется за моей спиной, дышит мне в макушку. Я вижу ее в зеркале.
– Почти?
Паршивое слово. Неизвестность угнетает, если не верить в счастливое будущее. А я не верю.
– Да. – Наклонившись, она упирается подбородком в мое плечо. Улыбка растягивается молодым месяцем. – Ничего не бойся, ладно? Все будет хорошо.
– Что случилось?
Рене глотает воздух, наполняет себя, утяжеляет, будто боится, что земное притяжение подведет ее.
– Прости меня, детка.
Только сейчас я замечаю, что ее правая рука прячется в кармане, очерчивающем форму шприца.
– Рене…
Теперь я знаю, что такое гнилая тишина.
– Прости, – повторяет Утешительница.
Я пытаюсь подняться, но она обхватывает меня и прижимает к спинке стула.
– Не надо, прошу, – лепечу я.
– Мы подчиняемся им, – каркает Рене. – Я же просила, Шейра. О боги, я же просила не высовываться.
Она вкалывает мне в шею прозрачную жидкость. Я мгновенно слепну. Кожа деревенеет. По венам расползаются змеи – сильные, ядовитые, голодные.
– Прости, детка. Если после этого сможешь прощать.
Звук выключается. Мой канал рассыпается на тысячи серых точек. Кто-то выжидает еще минуту и забывает обо мне. Навсегда.
* * *Мне снова девять. Я в комнате, увешанной зеркалами. Ни мебели, ни картин, ни окон – в этой коробке лишь я. На моих коленках приютился игрушечный мишка. У него добрые голубые глаза и белая шерсть. Правое ушко вот-вот оторвется. Больно, наверное, расходиться по швам. Я обязана утешить друга.
Я хватаю шприц, закатившийся в темный угол. Мишке страшно. Глажу беднягу по спинке и – вкалываю ему лекарство. В шею. На месте ранки появляется красное пятнышко. Я моргаю часто-часто, смахиваю ресничками алую точку, растушевываю ими комнату. Видение не исчезает. Вновь тыкаю в мишку шприцом. Вновь.
Меня трясет, но я продолжаю. По лодыжкам струится кровь. Пациент плохо себя ведет. Пока он не выздоровеет, я буду его колоть. И буду плакать – мне жалко белую шерсть, запятнанную красным. Слезы смешиваются с кровью и начинают разъедать игрушку. Моя жалость пропитана не солью – кислотой.
Ткань исчезает. Я с трудом сдерживаю визг: вместо ваты в мишку запихнули Ника. И он истекает кровью.
Внутренности игрушки оказались чересчур настоящими.
Шаги. Из зеркала выпрыгивает Карина. Я радуюсь: она поможет мне вылечить друга. Поможет утешить его.
– Как тебе мой подарок? – Накрашенные ярко-красной помадой губы расплываются в улыбке. Кривой улыбке. – Он такой милый, правда?
И такой мертвый…
– Ему плохо, – хнычу я. Меня тошнит от запаха гнили и железа.
– Уже не плохо. Ты его спасла. – Карина не обращает внимания на ранки Ника. – Теперь я спасу тебя. Не волнуйся.
Она гладит меня по спине, как недавно я гладила мишку.
– Какая же ты красивая! – Утешительница скользит пальцем по зеркалу, обводя мой силуэт.
Я напрягаю зрение и немею от ужаса. Девятилетняя девочка по ту сторону стекла поражена змеями. Они выползают из ушей, рта, носа – по очереди, цепочкой громоздких украшений.
– Ложись. – Карина целует меня в лоб, и я подчиняюсь. – «Спи, малышка, засыпай», – поет она, улыбаясь шире. – «Спи, родная… умирай».
В лопатки впивается ледяной кафель. Тошнит. Я хочу стереть с лица Утешительницы кривой рот, выкорчевать ее заботливый голос.
Убийственно заботливый.
Во мне живут змеи, и – без сомнения – если Карина расплачется, меня разъест, как мишку.
Она дотрагивается до губ, растягивает их, пытается выровнять, а затем начинает лечить меня. Вцепляется в шею, выдавливает змей – ласково, как и все Утешители. Я не сопротивляюсь.
– Спи, родная, умирай…
Глаза слипаются, но окончательно уйти во тьму мне не дает пощечина. Карина морщится:
– За что, Шейра? За что?
Внезапно серые точечки возвращаются. Они выстраивают из меня кресло – ободранное, пыльное, с протертой тканью. На мне нет пледа. Нет человека с книгой и чашкой чая. Я – холодный и неуютный мусор.
Мусор, не способный утешать.
Снова пощечина.
Картинка меняется – я больше не кресло.
– Ну слава богу!
Передо мной на коленях стоит Ник.
Мы в огромной белой комнате. Вдали темнеет сервер. От моей головы и индикатора тянутся провода; системный блок пожирает их не хуже спагетти. У меня крадут что-то важное. Что-то, что не должно храниться на жестком диске.
Я лежу на ледяном столе. Руки словно попали под швейную машинку – не шевелятся. По-прежнему пахнет железом. Я до крови прокусила губу. По соседству спят Ольви и Альба.
Яркие лучи ламп проникают в меня через поры, просвечивают все мои тайны, как легкие на флюорографии.
Пыточная, не иначе.
– Вставай! – рычит Ник.
– Ты жив, – растерянно шепчу я. – Как хорошо.
– Ничего хорошего! Они собираются вскрыть нашу память!
– Что? – Я приподнимаюсь на локтях. – Где мы?
– Рядом с серверным залом. Здесь Семерка роется в мозгах особо опасных преступников. Понимаешь? – Ник отсоединяет от моих висков датчики. – А потом люди впадают в кому. Или выживают из ума.
– Но при чем здесь мы?
– Думаю, это приказ Семерки. Такер добился своего. Быстрее, Шейра, у нас мало времени!
– Ладно. – Я касаюсь ногами пола. Швейная машинка начинает строчить усерднее. Равновесие гнется кривой проволокой. – Что делать?
– Тебе – ничего. А я введу Альбу и Ольви в состояние стресса. Они очнутся. – Ник демонстрирует мне флешку. – Понижу им карму до черного порога и тут же повышу. Опасно, но здесь без вариантов.
Он бросается к сестре. Ее оплетенное гематомами лицо пульсирует запекшейся раной. Эта девушка ненавидит весь мир – он отобрал у нее мечту. Теперь она выпьет его до дна.
– А как очнулся ты? – недоумеваю я.
Ник двигает на флешке ползунок – настраивает ее на понижение кармы.
– Они не в курсе, что я сущность. На нас такие штучки не действуют, мы сами кого угодно прочитаем. И кое-как сумеем защититься.
Едва ли это плюс, когда гематом с каждым днем все больше, думаю я и тут же прикусываю язык: Нику незачем выслушивать мое нытье.
Альба взвизгивает, но не просыпается. Крик белой бабочкой облетает нас и сливается со слабым гудением сервера.
Мы с Ником переглядываемся. Что, если в комнату вломятся Утешители? Что, если кто-нибудь из этих двоих, блуждающих по закоулкам разума, не очнется? Что, если Оскар ошибается?
Я догадываюсь, что снится Альбе и Ольви, с чем они борются изо дня в день, что заставляет их выворачиваться наизнанку.
Ник переключает флешку на восполнение кармы и подается ко мне.
– Это займет пару минут. Шейра… – Он стискивает мои плечи. Холод пальцев ощущается даже через ткань. – Что бы ни случилось, не вини себя, ладно? Я умоляю тебя, перестань жить прошлым.
– Сумасшедший… – бросаю я. – На что ты намекаешь?
Он тычет в экран сервера.
– Видишь? Час ночи. Нам нужно все
