В коробках кроются семнадцать месяцев иной жизни, такой, какую не найдешь на утоптанной дорожке, начавшейся еще в детстве: флирт, замужество, дети, домохозяйство. Вытаскивать вещи из этих коробок – словно вырвать внутренние органы у другой версии себя, многообещающей женщины с амбициями и энергией.
Она знает, что это все глупости, и разберется с этим. Обязательно.
Только это трудно, глядя на Балтимор из окна, под его собственным взглядом.
Но после того как Лэйни отвела детей в школу, у нее нет и не может быть оправданий. Каждый раз происходит одно и то же: она надевает туфли на каблуках для Ричарда, поскольку видит, что босые ноги его раздражают; она винит Амазонку – возможно, некие голопятые дикари вызвали у него отвращение. Когда Ричард отправляется в «Оккам», туфли летят в угол, чтобы она могла погрузить пальцы в ковер. Немножко песка, некоторое количество крошек, но это все, в остальном чисто.
Она одевается, выходит и садится в автобус.
Поначалу она представляла все так, словно ищет церковь, и это не было ложью. Семье необходимо место, чтобы помолиться, и храм в Орландо был для нее буквально спасением в те первые месяцы без Ричарда, когда она искала опору под ногами.
Опора под ногами. Ее надо обнаружить снова.
Проблема в том, что тут, в Балтиморе, церковь есть в каждом квартале, и невозможно понять, баптистская ли она. Они посещали баптистскую церковь во Флориде. Может быть, епископальная подойдет? Она не очень уверена, что значит подобное слово.
Лютеранская, методистская, пресвитерианская – все это звучит приятно, искренне.
Она занимает место в автобусе, сидит прямо, руки сложены на сумочке, и катает запомнившиеся имена храмов по губам: Всех Святых, Святой Троицы, Новой Жизни. Смеется негромко, и ее дыхание затуманивает окно автобуса, так что она теряет город из виду.
Как может она выбрать что-то отличное от Новой Жизни?
9Работающей женщине не положено убегать домой и прятать заплаканное лицо в подушку после того, как на нее наорали.
Ты успокаиваешь дрожащие руки, взяв в них свои инструменты, и возвращаешься к работе. Элиза хочет поговорить о том, что она видела и слышала, – огромная кисть, ударившая по иллюминатору, звериный рев из резервуара, но когда она пытается начать беседу, как становится ясно, что Зельда не видела руки, а звук отнесла к очередному мерзкому эксперименту над животными, от которого ее стошнит, если только она будет о нем думать.
Так что Элиза держит мысли при себе и размышляет: может быть, Зельда права, а она сама поняла все неправильно.
Лучшая вещь на сегодня – вычистить воспоминания из памяти, а во всем, что касается вычистки, Элиза может считаться экспертом. Она входит в кабинки мужского туалета, орудует ершиком, вычищая грязь из-под ободков унитазов. Зельда, закончив мыть пол, мочит кусок пемзы в раковине и хмурится на покрытые мочой писсуары, которые они отмывают годами, и ищет свежий повод для жалобы, чтобы поднять настроение.
Элиза верит в Зельду так, как в мало кого еще, та обязательно найдет повод, и они посмеются, несмотря на то что придется отчищать писсуары и пол от липкой пленки, оставленной высокомерными мужчинами.
– Лучшие умы, говорят они нам, собраны прямо тут, в «Оккаме», – говорит Зельда, – а пятнышки мочи я вижу даже на потолке. Ты знаешь, что Брюстер – не самая сообразительная образина на свете, но даже он попадает в цель в трех случаях из четырех. Я не знаю, впасть ли мне в депрессию по этому поводу, или брякнуть в Книгу рекордов «Гиннеса». Может быть, они заплатят мне гонорар, если я подкину им свежую идею?
Элиза кивает и показывает «позвони», изображая жестами старинный телефон из двух частей, затем превращается в толпу высокомерных корреспондентов из Нью-Йорка с удостоверениями «Пресса» и шляпами.
Зельда схватывает идею и улыбается – бальзам на душу Элизы, и Элиза продолжает шутку, изгибая пальцы, чтобы изобразить «телетайп», а затем показывает отправку письма с помощью голубя. Зельда хохочет и показывает в сторону потолка.
– Я не могу представить, под каким углом… ну ты понимаешь, о чем я говорю? Вовсе не хочу показаться непристойной. Но как это укладывается в физику и все такое? Угол подъема поливочного шланга, направление разбрызгивания…
Элиза беззвучно хихикает, немножко шокированная и безмерно благодарная.
– Единственное, что приходит мне в голову – это соревнование. Типа Олимпиады? Оценки за высоту и дальность, оценки за стиль, если вилять сама-знаешь-чем очень хорошо. И надо задуматься, ведь все эти годы считали, что эти физические типы не имеют никаких физических навыков.
Элиза уже смеется так, что ее трясет, она раскачивается внутри кабинки, и события, произошедшие недавно, странные и страшные, тают, исчезают под напором «выступления» Зельды.
– Так, у нас тут два писсуара, – продолжает та, – я полагаю, что парное мочеиспускание тоже входит в программу, и…
Входит мужчина. Элиза отворачивается от унитаза, Зельда – от писсуара.
Только что его не было, и вот он здесь, и это настолько невероятно, что они забывают отреагировать. Пластиковый знак «ЗАКРЫТО НА УБОРКУ» – единственное, что защищает женщин-уборщиц от угрозы мужского вторжения, но этого всегда было достаточно.
Зельда поднимает руку, чтобы указать на знак, но не доводит жест до конца – уборщику не положено указывать на факт существования физических объектов человеку с более высоким статусом; а кроме того, ее шутки по поводу мужских туалетных увеселений до сих пор звенят из каждой трубы, раковины и контргайки.
Элиза ощущает стыд, потом стыд за то, что она почувствовала стыд.
Тысячи раз она и Зельда убирались в этой комнате, и понадобился всего один мужчина, чтобы они испытали подобное.
Мужчина невозмутимо выходит в центр помещения, в его правой руке – оранжевый электрохлыст.
10Вращающаяся дверь «Кляйн&Саундерс» работает как машина фокусника.
На улице, среди других мужчин с портфелями, спешащих на очередную встречу, Джайлс брошен на произвол судьбы, стар, бесполезен. В крутящемся барабане, где происходит метаморфоза, стеклянные стены отражают бесконечное количество возможных, лучших «я».
Когда Джайлс выброшен в лобби, на его мраморный пол в виде шахматной доски, он совсем другой человек: рисунки – в руке у него, и тот, кто несет их, должен быть важным.
Так было всегда, сколько он помнил: создание картин было лишь прелюдией для удовольствия обладания ими, владения реальным объектом, который он силой воли призвал к бытию. Помимо картин ему нечем было похвастаться – грязная, запущенная квартира, да и та съемная.
Первым предметом искусства в его жизни стал череп, который отец Джайлса выиграл в покер. Имя Анджей он получил от поляка, которому принадлежал ранее. Именно череп стал первым объектом для молодого художника, он рисовал череп сотни раз, на
