Но ничего подобного, Элиза проходит в раздевалку, и Зельде ничего не остается, как последовать за ней. Она садится на лавку, некоторое время они не смотрят друг на друга, но Зельда почти видит тележку со скрипучим колесом, что стоит между ними, непомерно тяжелая из-за сверхъестественной ноши.
Одевшись, Элиза отправляется на склад и загружает собственную тележку.
Зельда повторяет ее маневр, она наблюдает, как подруга берет трубку пакетов для мусора, делает то же самое, подхватывает два баллона жидкости для чистки стекол, одну ставит себе, другую протягивает в сторону…
Элиза берет ее.
Они действуют в разном темпе, но понемногу двигаются к синхронизации.
Когда Зельда берется за ручку нового ершика, поскольку старый стерт почти до лысины, ладонь Элизы устремляется вперед и хватается за ту же самую рукоять.
Зельда знает тележку подруги точно так же, как свою, – та никогда не использует ершик, и поэтому новый ей не нужен. Но Элиза обхватывает руку подруги, пальцы их сплетаются, одни белые, другие темные, но во всех других отношениях похожи друг на друга: с мозолями от работы щеткой, с короткими ногтями, выбеленные моющими жидкостями, ограниченные выцветшим обшлагом униформы.
Зельда всхлипывает один раз, но потом загоняет все внутрь, и не важно, насколько на складе воняет химией.
Это тихая и невидимая мольба о прощении.
Есть другие люди в раздевалке, где-то бродят Флеминг и Стрикланд, камеры и «пустышки». Поэтому единственный ответ, который Зельда себе позволяет, хотя ей хочется обнять подругу, – еле заметное пожатие, сустав к суставу, костяшка к костяшке, палец к пальцу.
Элиза отпускает ершик и катит тележку к выходу.
Зельда остается, закрывает глаза, дышит ядовитыми ароматами – крохотное пожатие пальцами оказывается тем полноценным объятием, которого она ждала неделями, теми горячими слезами в чужое плечо, это признание, благодарность, извинение и восхищение.
«Мы с этим справимся, – говорит это пожатие. – Вместе, ты и я, мы прорвемся».
8мы поднимаемся…
солнце ушло… совсем ушло… только поддельные солнца здесь… поддельные солнца мы чувствовали много циклов… нам не нравятся поддельные солнца… поддельные солнца изнуряют нас… но женщина слепа без поддельных солнц, и мы пытаемся привыкнуть к ним для нее… для нее, для нее… воды в этой пещере мало, но мы начинаем исцеляться… и это лучшая вода, чем последняя вода… вода не должна приносить боль… вода не должна быть стоячей… вода не должна быть пустой… вода не должна быть мертвой… вода не должна иметь форму, отличную от формы воды… в этой пещере только женщина, и мужчина, и еда… это хорошо, ощущать голод… мы не ощущали настоящего голода с реки, с травы, с грязи, с деревьев, с солнца, с луны, с дождя… голод – это жизнь… так что мы поднимаемся, и поддельные солнца оказываются ближе… мужчина не спрятал поддельные солнца, когда он ушел… мы скучаем по мужчине… мужчина хороший… он сидит у малой воды и использует черный камень, чтобы делать наши маленькие подобия… давно люди реки делают маленькие подобия нас из прутьев, листьев и цветов… подобия – хорошие подобия… делают нас вечными, и сейчас люди реки уходят, и мы печальны… но мужчина хороший и делает подобия целый день, и это приносит нам больше сил, чем голод… женщина помещает растения в пещере и свет от настоящих солнц проходит из внешних пещер… сейчас мы трогаем ветки и листья, и они трогают нас… они счастливы, и мы любим растения… и женщина помещает другие растения на стены, маленькие и плоские, они не пахнут как растения… они не счастливы, не живы… но женщина помещает их, и мы будем любить эти маленькие несчастные растения для нее, для нее, для нее… двигаясь свободно… нет металлических лиан, что держат нас… много циклов с того времени, когда мы двигались свободно… эта маленькая пещера становится большей пещерой… здесь мужчина, он сложил подобия, которые он делает из нас… его глаза закрыты, но он дышит в жизненном цикле и делает спящие звуки… и это хорошо… и мы голодны… но мы не будем есть мужчину, поскольку мужчина хороший… мы чуем запах женщины… запах сильный… и есть другая пещера, ее пещера, и мы заходим туда… ее нет там, но запах ее живой… ее кожа, ее волосы, ее жидкости, ее дыхание… сильнейший запах – ее плавники на стене… много разноцветных плавников…. нам нравятся ее плавники, и мы беспокоимся, что она потеряла плавники… но нет запаха крови, нет запаха боли, и мы смущены… голод… и мы проходим мимо мужчины в место запахов… нечто плоское, высокое и белое… и мы пытаемся поднять, но оно тяжелое… мы пытаемся сломать, но не находим швов… и мы толкаем и тянем, и оно открывается… и запахи, запахи, запахи… очень маленькая пещера с запахами, пещера с его собственным поддельным солнцем… и мы берем камень, но это не камень… мы сжимаем… оно трескается… это молоко… молоко течет… мы держим его высоко и пьем… и это хорошо, и мы жуем камень… это не хорошо… мы отбрасываем его и берем новый камень… он открывается, и там яйца, много яиц… так много яиц… мы счастливы… мы едим яйца, и они не плотные яйца, которые женщина дает нам… они жидкие внутри, но они хорошие, и скорлупу приятно жевать… мы пожираем хорошую еду… много хорошей еды… и мужчина делает счастливые звуки сна… и мы счастливы… и там есть другое плоское, высокое и белое, и мы думаем, что внутри больше еды… мы толкаем и тянем… оно открывается, но там нет еды, это проход, и в проходе другие запахи… наружные запахи и птичьи звуки… и звуки насекомых… мы не хотим упустить женщину, когда она возвращается, но мы исследователи… это наша природа – исследовать… мы сыты, и мы сильнее… и так много циклов прошло, когда мы исследовали… так что мы идем…
9Красный телефон. Он не перестает звонить. Стрикланд не отвечает.
Он не может.
По крайней мере до тех пор, пока не ухватит ситуацию за короткий, покрытый чешуйками хвост.
Телефон будет звонить пять минут.
Пройдут тридцать минут, час, если ему повезет, и телефон зазвонит снова.
Стрикланд пытается сфокусироваться. Хоффстетлер. Этот красный троцкист.
Хоффстетлер смотрит на телефон так, словно никогда не встречался с красным цветом, словно не так окрашен флаг его родины. Стрикланд берет поданные ему бумаги. Этого достаточно, чтобы носитель белого халата вспотел.
Он всегда читал лишь первое предложение.
Не может чувствовать бумаги омертвевшими пальцами, и это его не волнует. Бумажки – для людей, а не для Джунглебога.
– Разве вы не должны ответить? – спрашивает Хоффстетлер. – Если я буду нужен…
– Ты никуда не уходишь, Боб.
Телефон продолжает трезвонить.
