Половина их работает, половина замерла на паузе со вчерашнего дня.
Стрикланд ощущает себя так же, наполовину живым, наполовину омертвевшим, отчаявшимся найти Deus Brânquia даже в том случае, если его вены сплетутся с толстыми венами лиан.
– Как идет расследование? – спрашивает Хоффстетлер.
– Хорошо. Очень хорошо. У нас есть след. Очень многообещающий след.
– Ну, это… – ученый поправляет очки. – Это прекрасно.
– Ты не болен, Боб? Ты выглядишь немного серым.
– Нет, совсем нет. Это все серая погода, должно быть.
– Правда? Я думал, что тому, кто прибыл из России, такая погода должна казаться привычной.
Телефон продолжает звонить. Обезьяны продолжают орать.
– Я не знаю. Я не был там с детства.
– Откуда ты прибыл к нам?
– Висконсин.
– А до этого?
– Бостон. Гарвард.
– А еще раньше?
– Вы уверены, что не должны взять тру…
– Итака, не так ли? И университет Дарема. У меня хорошая память, Боб.
– Да, все верно.
– Впечатляюще. Вот что я хотел сказать, – Стрикланд на миг замолкает, хмурится. – Другая вещь, которую я о тебе помню, это то, что ты у нас пожизненный профессор. Людям приходится поработать, чтобы получить такое, не так ли?
– Я предполагаю, что да.
– И ты отказался от всего этого ради нас.
– Да, так я и поступил.
– Знаменательно, Боб. Заставляет человека моей позиции ощущать себя хорошо, – Стрикланд сжимает бумажку, за которую держится, та хрустит, и Хоффстетлер подпрыгивает на стуле. – И как мне кажется, именно это меня сильно удивило, – говорит Стрикланд. – Отринуть подобные достижения ради того, чтобы присоединиться к нашему маленькому проекту. И теперь ты уходишь?
Красный телефон перестает надрываться, но звонок в аппарате не утихает добрых двенадцать секунд. Стрикланд считает про себя, наблюдая в то же время за поведением Хоффстетлера.
Ученый выглядит больным. Но это можно сказать обо всех в «Оккаме».
Нужны лучшие доказательства.
Если Стрикланд попробует навесить такое серьезное дерьмо на ведущего исследователя и ошибется, то красный телефон зазвонит снова, и уже намного громче.
Он старается дышать через нос, чувствует опаляющий жар джунглей.
С новой энергией изучает глаза Хоффстетлера: уклончивые, но они всегда были такие; блестят, словно покрытые потом, но половина из этих яйцеголовых падает в обморок при виде солдата военной полиции.
– Я хочу вернуться к моим исследованиям.
– Да? Какого рода?
– Я еще не решил. Всегда есть то, чем можно заняться. Таксономическое дерево. Многоклеточность. И я не верю, что когда-либо устану от астробилогии или она от меня.
– Длинные слова, Боб. Эй, как насчет того, чтобы ты поучил меня малость? Последний термин. Астро… чтозахрень?
– Ну… что бы вы хотели знать?
– Ты – профессор. Первая лекция, они все смотрят на тебя. Что ты им скажешь?
– Я… обычно я учу их песне. Если вы хотите знать правду.
– Конечно, хочу. Очень хочу знать правду. Никогда не думал, что ты певец, Боб.
– Это просто… ну… детская песенка…
– Если ты думаешь, что я позволю тебе выйти отсюда без этой песенки, то ты свихнулся.
Теперь Хоффстетлер потеет по-настоящему, а Стрикланд улыбается по-настоящему. Он кладет ладонь на рот, чтобы убедиться, что безумные обезьяньи вопли не начинают рвать его собственное горло.
Ученый пытается рассмеяться, сделать вид, что это шутка, но Стрикланд не отводит взгляда.
Хоффстетлер моргает, смотрит на руки, лежащие на коленях. Секунды убегают. Каждая делает ситуацию все более неприятной, они оба это знают.
Ученый прочищает горло и начинает петь:
– Цвет звезды, скажу я как гуру, прямо объявит тебе ее температуру…
Это нестройное завывание более, чем обычная речь, выдает русский акцент. Хоффстетлер знает это, без вопросов, и он тяжело сглатывает.
Стрикланд хлопает в ладоши, мертвые пальцы мотаются как пластиковые:
– Прекрасно, Боб. Если тебя не затруднит, растолкуй, о чем идет речь.
Хоффстетлер наклоняется вперед, достаточно быстро, чтобы нанести смертельный удар. Стрикланда охватывает ужас, он отклоняется, пытается нащупать мачете или что там у него спрятано под столом.
Он проклинает себя. Никогда, никогда не недооценивай загнанную в угол добычу.
Но оружие ему не нужно… пока не нужно.
Хоффстетлер сидит на краешке стула, но не встает, голос ученого дрожит, но не от страха. Унижение рождает гнев, и тот столь же остр, словно края пластины из обсидиана.
– Речь о том, что это правда, – огрызается он. – Мы все состоим из звездной пыли. Звездного вещества: кислород, водород, углерод, азот и кальций. Если кое-кто из нас добьется своего и начнут рваться боеголовки, то мы просто вернемся в звездную пыль. Все до единого. И какого цвета будут наши звезды? Это вопрос. Ответьте на него сами!
Дружеский треп окончен, они пристально смотрят друг на друга.
– Твоя последняя неделя, – говорит Стрикланд медленно. – Буду скучать, Боб.
Хоффстетлер поднимается, его ноги трясутся – ну, хотя бы это.
– Если проект получит развитие, то я, конечно, сразу же вернусь.
– Ты полагаешь, оно будет? Развитие?
– Я уверен в том, что не знаю этого. Вы сказали, у вас есть след.
– Да, – Стрикланд улыбается.
Хоффстетлер еще не вышел из поля зрения, а красный телефон вновь начинает трезвонить. Обезьяны вопят, на этот раз они обвиняют Стрикланда, и он не может терпеть больше. Он бьет правым кулаком по столу достаточно тяжело, чтобы трубка подпрыгнула. Это больно. Но это и приносит удовлетворение, словно он раздавил длиннорогого жука, большого муравья, тарантула или иную тварь с Амазонки.
Когда он делает это снова, то выбирает левую руку.
На ней боли доступны не все пальцы, многих он не чувствует вообще, они чужие. Стрикланд бьет, бьет, и бьет, и верит, что чувствует щелчок на одном из гнилых отростков, что разорвался еще один стежок.
Подобно швам на боку Deus Brânquia?
Кто развалится на части первым? Кто переживет другого?
Он хватает телефон, не красный, другой, и торопливо набирает номер Флеминга. Тот может быть мальчиком на посылках у генерала Хойта, но он должен выполнять и команды Стрикланда.
Флеминг берет трубку после первого гудка, слышен стук упавшего планшета.
– Когда доктор Хоффстетлер покинет нас сегодня… – произносит Стрикланд. – Последуешь за ним.
10лучи света прыгают в щели между деревом под ногами словно игривые животные… хорошие цвета… птичий цвет… змеиный цвет… тараканий цвет… пчелиный цвет… дельфиний цвет… и мы пытаемся поймать их, но это просто цвет… и звук тоже… женщина называет его «музыкой»… она отличается от нашей музыки, но она нам нравится, и мы сияем нашей любовью… и мы следуем в любви и музыке по коридору… пока мы видим другой высокий, белый и плоский… и входим внутрь… пещера, что пахнет хорошим мужчиной… его кожа, его волосы, его жидкости, его дыхание, его болезнь… есть болезнь, есть слабость, которую мужчина пока не может чувствовать или обонять… это делает нас печальными… но есть и хорошие запахи… черный камень, которым мужчина делал наши подобия… мы можем видеть эти подобия всюду в пещере… так много подобий… мы касаемся подобий, и наши
