– Ничего не делал…
Арей шагнул бы к невестушке, чую, что едва держится, чтоб не полыхнуть. И я за руку вцепилась. А с другого боку Еська стал да Арея приобнял, будто друга дорогого найпервейшего. Кирей ближей пододвинулся.
Егор вот в сторонку отошел.
Илья на сестриц глядит и хмурится, однако же как встал у дверей, так и стоит, шелохнуться боится. И главное, что мнится мне, будто бы были мы вместе, а ныне пусть еще не порознь, но близко к тому.
– Значит, слепки подтерли… – Марьяна Ивановна спицы погладила. – Разумная предосторожность… только, полагаю, они нам без надобности. Скажи, красавица, отчего ты на помощь не звала?
Вспыхнули щеки Любляны.
И побледнели.
– Звала, – ответила за сестрицу Маленка. – Но не дозвалась. Он купол поставил.
– Купол… интересно… вот, погляди, Архипушка, ты намедни жаловался, что студиозус не тот пошел, а выпускникам до нас далече… но вспомню тебя… сумел бы ты полог поставить, да и вовсе чаровать так, чтоб ни одну ниточку охранной сети не задеть?
– Я и сейчас так навряд ли смогу… – Архип Полуэктович на боярынек наших взирал сверху вниз. И ведаю я, что умеет он глядеть, да так, что от этого погляду из шкуры выскочить охота.
Поежилась Любляна.
И Маленка насупилась.
– Вы все заодно!
– За одно, за другое. – Марьяна Ивановна поднялась и огладила передничек белый, поверх летнику нарядного накинутый. – Не в том дело, деточка… пойдем-ка, осмотрим сестрицу твою… она, чай, отбивалась?
Любляна кивнула, но неуверенно.
– И значит, следы остались бы… скажем, покажи-ка, милая, рученьки свои… кожа-то у тебя нежная, белая… такую тронь, и враз синец вскочит… а у меня мазь есть свинцовая, разом снимет… если есть, что снимать.
Любляна в покрывало укуталась.
А ведь чистые у нее рученьки. Я видела. И… и хоть ни на мгновенье не поверила, будто Арей на этакое способный, но все одно легче стало, камень с души упал. Я-то верю, да тут не только я… вона, Егор взгляд переводит от Арея до Любляны, не зная, кому верить.
– Он… он… сделал так, что…
Любляна запнулась, не знаючи, что сказать.
– Значит, вылечил?
– Исцелил…
– Экий он добрый… и прыткий… а главное, талантливый. Архипушка, я ж тебе говорила, недооцениваешь ты молодежь… и сеть тревожную не тронул, и исцелил во мгновение ока… я уж сколько живу, а все одно… нет, можно, конечно, синец за четверть часу свести, но сил на то уйдет немерено.
Марьяна Ивановна головой покачала.
А после спросила:
– Может, хоть кровь осталась?
– К-какая? – Любляна лицом побурела.
– Та, которую девка честная на брачном ложе оставляет… или ее он тоже застирал? Магическим образом? – Марьяна Ивановна не сдержалась, хихикнула. – А простыню и высушил опосля… хозяйственный…
А мне вот вовсе не весело было. Вцепилась, подлюга, в моего жениха да знать не желает, что не мила она ему. Не мытьем, так катаньем своего добивается. Вона, не постыдилась на весь мир опозорить…
– Ничего сказать не хотите? – прогудел Архип Полуэктович, и так недобро, что хоть и была я невиновная кругом, а присела да подумала, что нынешним часом у меня всяко-разных дел имеется, окромя того, чтоб туточки стоять да пустые разговоры слушать.
– Вы все заодно! – вскинулась Маленка. – Моя сестра теперь… как ей жить? Опозоренной. Брошенной.
– Хватит. – Ильюшка от стеночки отлип. – Это вы меня позорите… два дня и две глупые выходки. Я не понимаю, чем вы думали… как вы думали… вы же…
Он рукой махнул и к наставнику повернулся:
– Архип Полуэктович, возможно ли запереть их? В противном случае подозреваю, что все мы здесь увязнем в пустых разбирательствах. Я не представляю, зачем им это надо.
– Силы, дорогой. – Марьяна Ивановна обошла боярынек и, рученьки подняв, тряхнула. – Силы и эмоции… они у тебя до чужих эмоций жадные. Вот Арейка весь извелся, того и гляди полыхнет. Ему-то с этого обвинения радости немного. Егорушка злится… только сам понять не способный, на кого ж он зол. Еська беспокоен. Зослава в косы этой, прости Божиня, невестушке вцепиться готовая. Это живые эмоции. Сладкие. Так, девоньки?
Любляна мигом слезоньки вытерла.
Губоньки поджала в куриную гузку.
– В тереме у них развлечений было, что служанок из себя выводить. Да и народец тамошний к капризам привычный, с них много не возьмешь. То ли дело вы, поле непаханое…
– Заодно. – Маленка за сестрицыной спиной встала и рученьки на плечи той возложила. – Все вы заодно… готовы придумать что угодно.
– Запереть их можно, конечно… и хорошо бы так, чтобы не на один засов… а то мало ли, вдруг да сыщется благородный дурень, который несчастных дев спасти возжелает. На свою-то голову…
Егор вышел, и только дверь хлопнула, громко так.
Обиженно.
На заднем дворе цвела белокрыльница, по-научному – таволга. Хорошая трава. Пользительная. Кровь разжижает. Сердце укрепляет. Да и супротив кашлев всяческих и хворей грудных – найпервейшее дело. Водицею горячею таволгин цвет запарь и настояться позволь, а после ложечку меду добавь и, смешавши, теплым выпей. И самый сухой тяжкий кашель присмиреет.
Хорошая трава, только собирать ее муторно. Махонькие лепесточки, чуть тронь – и осыпаются.
И туточки сыплются больше, чем где прежде. Или пальцы мои сделались неловки? Сижу серед белокрыльницы, вся лепестками духмяными обсыпанная, чисто дура дурой… разве что носом не шмыгаю, и то потому, как причины немашечки.
– Злишься? – Арея я увидела издалече.
Вышел из хаты.
Обошел заросшею тропой, что вела к овину. И встал. Глядел… молчал… и я молчала, траву собираючи. По зиме, чай, пригодится.
– Злюсь, – со вздохом призналась я, со лба белые лепесточки смахивая.
– На меня?
– Не знаю. – Я мешочек с собранным добром – щепоти две от силы – на ладонь положила. – Злюсь и… просто вот…
Как словами описать, что меня изнутри распирало? Недоброе. Темное. Не мое. Будто гной, который не на теле, как оно бывает, когда занозу в палец засадишь, да не всю вытянешь, но на душе.
– Спасибо тебе. – Арей подошел и рядышком сел.
Ветерок пробежался, качнул высоченные метелки, перебрал листочки резные. Сыпанул на нас лепестками-скороспелками.
– За что?
– За то, что не поверила.
Я только плечами пожала: вот чудак-человек, с чего б мне было боярыньке этой верить, которую я с месяц тому увидела и радости с того не испытала. Хороша б была жена, которая любому навету на мужа поверить готова.
– Все равно спасибо. – Он аккуратно провел пальцами по метелке и, снявши белый пух, ссыпал его в мой мешок. – Иные и не сомневались.
– И я не сомневалась.
– Я не про те сомнения. Егор…
– Дурень. – Я головой покачала. А у Арея ладно выходить, вон, одну метелку за другою обскубывает, и так споро, будто всю жизню иного занятия не ведал.
– Скорее, идеалист…
Ну, дурня по-разному назвать можно, только ума у него от этого не прибавится.
– Во всей этой ситуации есть один большой плюс. – Арей сорвал ромашку.
