Арей поморщился, но нити не отпустил, хотя ж ушли они в самую глубину болота. И уж там с толщею воды сроднились. Я ж почуяла, как заходило болото.
– Аккуратней, выпускничок. – Архип Полуэктович парасолю сложил и за спину сунул. – Не подними тут… а вы что стали идолищами? Помогайте… Еська, ты рот прикрой, муха залетит. Наесться не наешься, а крику будет… и ты, книжник наш, бери левый край. Лойко, подмогни ему, силы у тебя хватает… да не напрямую. Егор, а ты чего?
– Я… – Егор на Арея поглядел. – Я не стану с… ним… силой делиться, – процедил сквозь зубы.
– Эх… – Архип Полуэктович смахнул с шеи слепня жирного. – Знал я, что все зло от баб, но не знал, что у тебя этим злом последние мозги отбило.
– Он относится к бедной девушке без должного уважения. – Егор набычился.
А следующею минутой полетел в болото.
Как полетел… пропахал широкую колеину, которая мигом темною болотной водой наполнилась до самых краев.
Архип же Полуэктович рученьки отряхнул. А ведь к Егору он и пальчиком не прикоснулся.
– Вставай, – молвил, – бестолочь. И рожу вытри, а то весь гонор размазало.
Егор не встал.
Взлетел.
Кулаки стиснул, того и гляди кинется воевать, да, видно, розум все ж в голове был, хоть маленечко. От боярин рученьки-то за спину спрятал. Взгляд не отвел. Глаза горят, что у коня шалого.
– Ну? – Архип Полуэктович тоже не отвернулся. – Понял за что?
– Нет.
– Значит, мало… – и на болото глянул, будто выбираючи, в какую ямину Егора макать сподручней будет. Тот же поежился и отступил.
– Не понимаю! – А голос тоненький, будто с переполоху.
– Чего не понимаешь?
– Он ее довел!
– Твоя девка сама кого хочешь доведет… и заведет. – Архип Полуэктович подошел. Шел он тяжко. Мхи под немалым его весом проседали, прыскали водой, хлюпали, ноги отпускаючи.
Диво, что Егор не побег.
– Ему повезло, – он плечи распрямил да в глаза глянул, – что ему отдали такую девушку… хорошего рода, царской крови… им пришлось тяжело в жизни, а теперь они вынуждены испытывать такие унижения.
– Какие? – спросил Архип Полуэктович. – Кто ж их, сердешных, тут обижает? Пальчиком покажи.
Я б, если б и знала, не показала б. Пальцы, они, чай, не лишними будут.
И Егор смутился.
Знать не знал? Аль тоже за пальцы беспокойствие взяло?
– Зослава вчера… они вынуждены были сами… царевны – и полы мыть? Мести? Тряпки грязные…
Архип Полуэктович головою покачал, а после взял и вцепился в Егорово ухо.
– Дурень, – сказал ласково. – Тебе поют, а ты уши и развесил… оторвать их, глядишь, с глухотой и ума прибудет… у нас туточки, ежель ты не заметил, холопов нет. Все вчера сами убирались. И ты, и братья твои, тоже, к слову, не простого происхождения. Оно, может, конечно, тебе Емелька сапоги чистит…
– Нет!
– Не чистит? Или вон Еська перины стелет? Тоже не стелет? Правильно, я б ему этакое важное дело в жизни не доверил бы… но я ж не о том… слуг у тебя тут немашечки. И у меня. И у Марьяны Ивановны, заметь, хотя уж она-то с собой могла подводу холопов притянуть, никто б словом не обмолвился. Так вот, с чего бы для твоей зазнобы исключение делать?
Егор молчал.
Сопел.
Хмурился. Но молчал.
– А Зослава…
– А что Зослава? Она не нянька твоим, а студиозус, как ты… и оно, конечно, можно было б попросить о помощи… попросить, Егорушка, а не потребовать, коль разницу знаешь. Да вот сомневаюсь, что ей помогать восхочется людям, которые едва ее в бане не уморили.
– Это… это шутка была.
– Не смешная. – Архип Полуэктович перехватил парасольку и ею, сложенною, Егора в бок ткнул. – А сегодня утречком она, стало быть, тоже шутила?
Егор отодвинулся и бок потер.
– Она сказала правду!
– Вот же ж… иную дурь только с головою и снимать. Сдается мне, что сегодня мы все выяснили, как и чего кто говорил… аль ты вправду подозреваешь, что я этакое дело, случись оно, замять бы позволил?
Еська хмыкнул.
И братца по плечу похлопал.
– Ты, – сказал он, – меньше перед ними хвостом крути, чай, не последние боярыни в столице.
Егор только руку смахнул братову и упрямо повторил:
– Все равно…
– Пшел отсюдова, – беззлобно произнес Архип Полуэктович.
– К-куда?
– А куда хочешь. Мне за спиной не надобен человек, который по глупости или наговору готов в эту спину товарища и ударить. Потому, раз тебе дороги девки эти, на выдумку дурную гораздые, иди-ка ты, братец, к ним…
– И вы… – Егор обвел взглядом всех, за меня зацепился. – И ты… что тебе… они ведь сироты!
– Все мы тут сироты, – задумчиво ответил Евстигней. – И все жизнью обижены. Только с этого никто на другого не кидается. И не говори, что они-де девки слабые…
Верно, Егор хотел сказать что-то этакое, да только рукой махнул.
Развернулся.
И зашагал прочь.
Архип Полуэктович, взглядом его проводивши, только покачал головою. А после повернулся к нам:
– Ну, чего стали? Работаем! Ты, Лойко, встань с краю… видишь? Вот и цепляйся, только не напрямую… на подкачку давай.
Про Егора только к вечеру и вспомнили, когда вытянули из багны с полдюжины мертвяков, и таких страшенных, что я мало не взвизгивала, когда появились они. Темные, скукоженные, а все одно целые, будто не сотню лет тому сгинувшие, а потопшие на днях…
Вспомнили и…
– Ничего… – Еська отер грязною рукой пот со лба. – Образумится… он же ж у нас идеалист.
Вот и я думаю, что дурень.
Глава 12. О справедливости несправедливой
Егор был зол.
Нет, не просто зол. Душила обида. И непонимание.
Сговорились?
Не иначе… иначе бы получалось, что они все, даже Еська, видели что-то, самим Егором упущенное. А он… он шел, и ковер болотных мхов ходил под ногами.
С каждым шагом раздражение крепло.
Что они все понимают?
На краю болота, поросшего низким полупрозрачным осинником, Егор остановился. Он выругался, пусть и особе благородной крови неприлично выражаться, но стало немного легче.
Ошибка.
Страшная ошибка… и пусть Любляна поступила некрасиво, но на этот шаг ее толкнуло отчаяние.
Конечно.
Присев на валун, Егор стянул сапоги. Мокрые ноги раздражали. Да и не только ноги. Все раздражало. Мошкара, которая вилась над поляной, не отказывая себе в удовольствии прилепиться к потной коже, а то и опалить укусом. Зуд. Обгоревшая шея. Вонь, исходящая от воды. Грязь…
Мама не одобрила бы.
Разве такой жизни она желала единственному сыну? Судьбы, которая…
– Страдаешь? – Ерема выбрался из бурелома. – Привет… братец.
Кривоватая усмешка. Левый глаз прищурен, правый – дергается. Рука прижата к груди, словно судорогой свело ее. И палец подергивается.
– Так бывает, когда упрямая душонка не желает признать поражение, – сказал Ерема, и изо рта поползла нить слюны, которую он неловко смахнул левой рукой. – В войнах всегда больше всего
