– Спасибо, – искренне ответила я за предупреждение.
– Да не за что… не за что…
И вновь спицы за спицы застучали.
Глава 18. О жити и нежити
Манок Егор кинул в колодец. И, глянув в черную его глубину, покачал головой.
– Ну что, мой мальчик, я сделал то, что было мне поручено… и вот даже интересно, отпустят ли меня на свободу? Как ты думаешь? Я вот сомневаюсь. Но спросить стоит, верно?
Егор устал.
Он слышал, как гудят ноги.
И руки болят.
И спину крутит, будто он, Егор, состарился вдруг.
– Это от нагрузки. И конь под двумя седоками ляжет, что уж говорить про тело, которое две души везти вынуждено.
Мор вытащил из колодца ведро и припал к грязноватому краю. Он пил жадно, а Егор ощущал и холод – от воды ломило зубы. И сладость ее. И легкий тухловатый запах.
– Подземная… в мое время ее живой называли, хотя, конечно, преувеличение… а нам пора. Идем…
Он и вправду пошел.
И не вниз по улице, а вверх, к старостиному дому.
– Что, Егорушка? – Марьяна Ивановна сидела на сей раз не со спицами, но с семками. Белыми. Тыквенными. Насыпала на подол, жемчугами расшитый, да лузгала.
Подхватывала по одной.
Пальчиками сдавливала.
И вытаскивала темное нутро.
– Поговорить, Марьянушка, – сказал Мор. – Ты обещала…
– Не тут. – Марьяна Ивановна поднялась, смахивая семечки, которые рассыпались и спрятались в жирной земле. – Совсем ума лишился?
Она вцепилась в рученьку Егорову, и от хватки этой кости затрещали.
– Не мог кого другого найти? Надо было на рожон… а если приметит кто?
– Кто?
– Не знаю… Люциана… или вот Фролушка… у Архипа чутье…
– Отпусти меня…
– И этот балбес мигом полетит к Архипу. – Марьяна Ивановна постучала по голове Егора. – Или думаешь, уговорить получится? Хотя если…
Взгляд ее стал холодным.
А пальцы железными. Еще немного, и кость хрустнет.
– Не пугайте мальчика. – Мора этакое преображение оставило равнодушным. – Он и без того растерян…
– Не серчай, Егорушка, на старушку. – Марьяна Ивановна руку выпустила. – Поверь, есть у меня свои причины делать то, что делаю… да, есть… а тебя придется… неразумно, но… манок поставил?
– Поставил.
– Азар…
– Провел.
– Стрельцов…
– Завернул на ночную тропу. – Мор говорил кратко, и от краткости этой становилось крепко не по себе. – Еще не скоро выберутся, а если и выберутся, то ближе к границе.
– Замечательно… девок ты выпустил?
– Я, – запираться Мор и не думал.
– Зачем?
– По старому знакомству… пожалел…
– Ну да, ну да… а я так и поверила… ты, дорогой, на жалость не способен. Зачем выпустил?
– Смеху ради.
Марьяна Ивановна щелкнула пальчиками, и тело скрутила такая боль, что Егор не выдержал, закричал. Правда, крика никто не услышал. Его раздирало на клочья, а каждый клок горел огнем. И муке этой не было видно ни конца ни края.
В какой-то миг боль стала невыносимой.
И Егор увидел себя со стороны.
Застывшего.
Белого.
С раскрытым ртом и глазами, налитыми кровью. Он еще дышал, но дыхание это таяло, что вешний снег. И Марьяна Ивановна, ощутив, как уходит жизнь из тела, провела по Егорову лицу ладонью, стирая заклятие.
– И как, дорогой, – она попридержала Егора за руку, – еще смешно?
Ей не ответили. Сам Егор и дышал-то с трудом, а тварь, в его тело забравшаяся, и вовсе будто бы сгинула. Но нет, отошла, ответила хриплым голосом:
– И зачем это было надо?
– А затем, дорогой, что ты много воли себе взял… думаешь, не понимаю?
– Думаю, что ты не собираешься слово держать. – Ярость Мора была холодной, и этот холод заставил Егора очнуться.
Хватит ныть.
И биться о стеклянную стену смысла нет.
Надо подумать… подумать и сделать что-то, что даст ему свободу… а нет, так и умереть с честью.
– Я ведь клятву давала. – Марьяна Ивановна на этакое обвинение не обиделась.
– И что с того? Мы оба знаем, нет такой клятвы, которую нельзя обойти. – Мор облизал сухие губы. – И ты… что сделаешь? Заточишь меня? Или просто развеешь?
– Еще не решила. Я бы и отпустила, да только ж у тебя, поганца, характер такой, что тихо не усидишь, начнешь людям пакостить. А люди-то в чем виноватые?
– Значит, о людях думаешь? – Мор стер красную кровяную дорожку, которая выползла из уха. – А парня этого не жаль? Он ведь сдохнет. И остальные… и ты сама, верно? Ты не собираешься возвращаться…
– Пойдем, дорогой, прогуляемся до оградки… проводи старушку.
Она сделала вид, будто опирается на Егорову руку, тогда как сама держала его. И шла. И за собой тянула. А он еле ноги переставлял. Каждое движение отзывалось болью.
У ограды, старой, но крепкой с виду, Марьяна Ивановна остановилась.
– Что, Егорушка, тяжко?
Егор кивнул.
Позволили.
– Отпусти мальчика, поговорю… с тобой-то без толку, а вот с ним – дело иное… нам есть о чем… я ведь знала твою матушку… и не ее одну… была она редкостной красавицей. Они втроем тут парням головы кружили. Люциана вот наша, твоя матушка и Варута… дочка мистольского урядника. Он в ней души не чаял. Люциана на теоретическую магию пошла. Голова у нее светлая была. Гонору многовато, но это дело такое… твоей матушке поступить не позволили. Мол, не боярской дочери лавки просиживать… а Варута среди целительниц устроилась. У нее дар был яркий, сильный. Такой раз в сотню лет случается. И обидно было, что боярской дочери достался.
– Почему?
– Почему… а потому, что впустую потратит. Где это видано, чтобы боярская дочь лекарским делом всерьез занималась? Так, домашних вот пользовать, родных – это одно. Еще кому породовитей можно услугу оказать, если получится, а вот с простыми людьми возиться – так ни в жизни… да… но мы ж не о том… ты о матушке своей знать хочешь, верно? Присядь, Егорушка. В ногах правды нет.
– А где есть? – не удержался он, и Мор, паскуда, хихикнул.
– Где есть, то мне неведомо, – серьезно отвечала Марьяна Ивановна. И на грязный камень платочек подстелила. – Присядь. Разговор у нас долгий пойдет, неприятный… о матушке твоей… и о том, что я делаю и почему.
Она отерла лицо ладонями, и вдруг сползло оно, будто маска.
Встала перед Егором старуха древняя.
Волос сед и прозрачен, сквозь него кожа темная просвечивает. Лицо морщинами, будто трещинами, изрезано, и глубоки они, что Кольчин ров, который будто бы цмоком пропахан. Глаза побелели. Губы сделались черны, будто Марьяна Ивановна землю ела.
– Нехороша? – усмехнулась она, зубы желтые показывая. – Срок мой подходит, Егорушка, а просто уйти, оставивши все, как оно есть… не могу. Уж прости, но я должна забрать вас с собой. В том не твоя вина… и не ваша… в том судьба сама…
И не спица в ее руке – клюка резная.
Пальцы сдавили навершие, но клюка трясется.
И рука.
И смотреть на это отвратительно, а Егор смотрит.
– Было время, когда я, наивная девка, возгордилась немало, что допущена в покои царские… как же, дар
