Волгин хотел ответить, но, потеряв от волнения голос, только просипел что-то.
– Не поняла! Ты можешь хоть раз в жизни ответить просто и вразумительно?
– Да! Ты же знаешь, я всегда любил тебя, люблю тебя и буду любить!
– Слушай, Волгин, знаменитый слоган про Ленина – «Ленин жил, жив и будет жить» – случайно не ты сочинил? – не смогла удержаться я, Волгин замотал головой. – Странно! Очень похоже…
– Светоч, хочешь опять посмеяться надо мной? Я с удовольствием, смейся! Я также люблю твой смех, как и тебя. Я вообще готов быть твоим шутом, кувыркаться и кривляться у твоих ног, только бы быть рядом.
– Значит, шутом ты готов стать? А любовником?
– Что ты сказала?
– Что слышал! Я готова не смеяться над тобой, а отдаться тебе!
Волгин прикрыл голову руками, как будто сверху на него что-то посыпалось, и опустился на ступеньки. Опять шок! Не везет мне в любви последнее время!
– Светоч, я чувствую, что здесь что-то не так, – сказал Дима Волгин, сидя у моих ног, как тот самый шут, – но что тут такое – не понимаю. Ты бы мне сказала все прямо: чего ты от меня хочешь, что у тебя случилось, в чем я действительно могу тебе помочь?
Дима Волгин был умницей, но это меня как раз и разозлило.
– Дима, дорогой! Ты вообще в своем уме? Женщина, которую, как ты говоришь, любишь вечной любовью, предлагает перейти от слов к делу, а ты вдруг ищешь какого-то понимания! Я предлагаю тебе тело, а ты мне – помощь!
– Света! – Волгин взмолился, простирая ко мне руки, как к языческому истукану, которым я, в общем-то, сейчас и была. – Я знаю тебя гораздо лучше, чем ты сама. Потому что думаю о тебе каждую минуту. Я воображаю тебя…
– Представляю, что ты там себе воображаешь!
– Ничего ты не представляешь! Это совсем не то, что ты подумала. Просто усилием моего воображения ты живешь в одном из самых высоких слоев мироздания…
– Какое это имеет отношение к этой Свете Черновой, которая ежедневно грешит здесь на Земле?
– Я думаю, что имеет. Не знаю, какое, но чувствую, что имеет. Тебе многие грехи простятся, потому что…
– Ну, договаривай. Почему?
– Потому что… я… люблю тебя.
Волгин замолчал и как-то весь поник, словно из него вытащили каркас.
– Все… Хватит… Теперь говори ты. Если ты скажешь мне что-нибудь вроде: Дима, я отдамся тебе, а ты должен за это убить Поливанова… Я просто уйду, и ты меня никогда больше не увидишь… Если это, конечно, тебе интересно! Правда, мне кажется, что тебе это решительно все равно… Но все равно! Никаких условий! Понимаешь? Просто скажи, что я должен сделать. Я все сделаю для тебя безо всяких условий, договоров, соглашений. Ты говоришь слова, а я делаю.
Я присела на ступеньки рядом с Волгиным. Свет из окон усадьбы падал на землю огромными «классиками», в которые мне уже было не играть.
– Хорошо. Выслушай меня, Дима. Я попала к Поливановым по воле обстоятельств. За это время многое изменилось. Нет, ничего по сути не изменилось! Просто один хищник оказался комнатной собачкой, а болонка превратилась в саблезубую тигрицу. Какая, в общем-то, разница? Никакой! Все дело в том, что изменилась я. Сначала я встретила здесь одного любимого человека, маленького человека, потом… – я вздохнула и выпалила: – Волгин, ты можешь уничтожить этот компромат?
– Откуда я знаю, где он находится? У кого он?
– Ты же сам мне сказал, что он лежит на фармацевтическом складе Поливанова!
– А! Так ты про этот! А я думал, про поливановский…
– Волгин, я хочу, чтобы компромат, состряпанный вашими пиарщиками против Сергея Лунина, был уничтожен.
– Зачем тебе это нужно? Постой! Ты любишь его? Ты любишь Лунина?
– Да. Я люблю Лунина. Обычное дело. Я всегда жила с чувством влюбленности. Мне казалось, что я просто люблю жить, люблю небо, воду, деревья, а потом я встретила его. Тогда я поняла, что всегда любила именно его, сама еще этого не зная, понимаешь, Дима? А когда он появился, мне все вдруг стало так ясно, будто я разгадала загадку мироздания…
Зачем я говорю все это Волгину? Я же просто убиваю его! Услышать про такую любовь от самого любимого тобой человека, про любовь, к которой ты не имеешь никакого отношения, которая пролетает над тобой, как журавлиный клин осенью! Мы только можем провожать клин в небе глазами, можем еще вздохнуть грустно, правда, некоторые еще могут написать об этом стихи. Вот и все. Так и чужая любовь. Что ей, небесной, до нас, приземленных, стоящих в резиновых сапожищах в раскисшей земной колее?
– Так получилось, Дима. Я ничего не могу с этим поделать. Я люблю.
Мне показалось, что сейчас Дима Волгин встанет и уйдет. Слабенький, безвольный, неустроенный Дима Волгин. Сейчас ему нужно будет побыть одному, попереживать, поплакать, сочинить новые стихи. Наверное, этим он и живет. Что же? Иди, Димочка Волгин! Но я ошиблась.
– Я сделаю это. Ты ни о чем не волнуйся. Я имею туда доступ, все очень просто. Компромат на Лунина будет уничтожен. Обычное дело. Хорошее дело…
Древняя римлянка
Прошел всего месяц с того дня, как я впервые вошла в особняк Поливановых, мне же показалось, что прошел целый год со всеми своими сезонами. Была весна – время надежд и открытий молоденькой гувернантки, затем лето – гувернантка заняла определенное положение в доме, осень – период разочарований, неопределенных стремлений, а потом настала зима – охлаждение, а за ним отрезвление…
Время вообще – понятие относительное. Бывало, студенткой спешу на первую пару, несусь как угорелая, расталкивая прохожих, заскакиваю в закрывающиеся двери троллейбуса и, конечно, не успеваю. Когда же идешь медленно, чтобы не прийти, как дуре, на свидание тютелька в тютельку, время плетется рядом с тобой. Ты останавливаешься, останавливается и оно. Это похоже на велосипедные гонки с преследованием, когда два велосипедиста пытаются обмануть друг друга, балансируют на одном месте, медлят. У кого первого не выдержат нервы, кто бросится рассекать воздушные потоки на радость сопернику? Вдруг они оба срываются и набирают скорость, и несутся хитрые секунды впереди них!
К моей хрущевке я подходила не с проспекта, а из глубины двора, подозрительно глядя на припаркованные поблизости машины. Кто знает? Но господам Поливановым, наверняка сейчас было не до меня. Сейчас они принимают самое главное решение: делят на супружеском ложе губернаторское кресло. А Дианка, мой маленький ангел, спит и летает во сне на своих белых крыльях.
Деревянная горка в нашем дворе летом служит местом тусовки окрестной молодежи. Их громкое общение, а проще говоря, мат-перемат, из-за которого обычно не открыть форточку, сейчас подействовало на меня успокаивающе. Идти к своему подъезду в угрожающей гробовой тишине спящего квартала мне не хотелось.
Самое неприятное – это сам подъезд и темная лестница. Все-таки надо иметь при себе хотя бы баллончик со слезоточивым газом, потому что своими слезами тут не поможешь. А в спортивном зале я качала не те мышцы, которые используются для нокаутирующего удара. Прием, уложивший Поливанова- младшего, был пределом моих физических возможностей.
Дверь заскрипела, как настраивающийся перед концертом оркестр. Входя в подъезд, я в очередной раз дала себе слово купить этот самый баллончик, пройти курсы женской самообороны и собственноручно ввернуть лампочку. Но с каждым лестничным пролетом я забывала мои обещания одно за другим. У родных дверей мне уже все было до лампочки.
Открываю дверь своим ключом. Моя тетя Маргарита, наверное, спит или смотрит телек, без которого она не может прожить ни минуты. Моет она посуду, читает книжку, а телевизор, знай, поддразнивает ее боковое зрение и капает на усталые мозги.
Так и есть – в «ящике» кого-то в очередной раз убивают, а моя Ритуля читает очередной женский роман. Еще педагог называется! Да выше бери – инспектор ГОРОНО!
