– Скорее всего, твой друг, скажем так, перегреется. Повторюсь, в его разум поставили блок на личность. Проще говоря, того Альберта, которого ты знал, больше не должно было существовать. Но что-то пошло не так, и теперь у него две полноценные личности. Если ты попробуешь вмешаться, они уничтожат друг друга. Либо он вспомнит сам, либо тот менталист, который ставил блок, снимет его.
– Тогда мне нужно его найти. Вы мне поможете?
– Дам пару советов, пожалуй. А теперь о шпаге. Когда вы поняли, что на ней есть магический узор?
Герман поколебался немного, но все же рассказал о Рене и его гогглах.
– Мне бы не хотелось, чтобы об этом еще кто-то знал. Рене боится, что их тоже заставят сдать.
– Ясно. Об артефакте вашего товарища мне прекрасно известно еще со дня зачисления. И о том, что с его помощью вы вычислили расположение второго управляющего свитка в неисправном големе, тоже. Кстати, поздравляю, Герман, крайне удачное использование имеющихся ресурсов.
Герман припомнил, что знал о магии, заложенной в шпаге Берта.
– По клинку идет вязь магической именной печати, она должна исчезнуть после смерти владельца, но, похоже, манипуляции с его личностью тоже на время приглушили печать.
Гротт согласно кивнул.
– Я выясню, как она попала в оружейную, оставь это на меня.
Он говорил спокойно, будто читал лекцию, даже заложил руки за спину и прошелся по комнате. От этой холодной отстраненности Германа пробирала нервная дрожь, хотя, скорее всего, просто наступил откат от слишком сильного всплеска эмоций.
– Значит, мне нужно найти того самого менталиста и заставить его снять блок? Откуда мне начать?
– Начни с того, кому выгодно, чтобы Альберт исчез, – посоветовал Гротт. – Проведай наставника. Арефий учил многих из нас, может, он что-нибудь знает.
В окнах их блока уже не горел свет. Герман поднимался по лестнице, когда почувствовал Альберта. Тот стоял у подоконника на третьем этаже и, кажется, ждал Германа.
– Ты долго! – укорил он сразу же. – Все в порядке?
– Это я должен спросить, – перебил Герман, – с тобой все в порядке?
– Да. – Берт понуро опустил голову, мгновенно сменив возбужденную радость на уныние. – Я давно хотел сказать, но как-то не решался… Иногда мне будто кажется что-то знакомым, но я не могу поймать это. А ты ведь что-то знаешь и не говоришь. – Он бросил на Германа затравленный взгляд из-под растрепавшихся золотистых завитков. – И я подумал… Все потому, что я был дурным человеком?
– Что за… – Герман даже на секунду растерялся, – бред?
– Тогда скажи мне, каким я был?! Просто скажи, ты же знал меня, да? Скажи, ты… ты меня любил? Меня хоть кто-нибудь любил? – воскликнул Альберт, и Герман почувствовал себя последним мерзавцем. Он единственный человек, на которого Берт мог положиться, не стоило об этом забывать.
– Ты не плохой человек, Альберт. Я знаю тебя много лет, мы дружим с детства, и мне ни разу не пришлось усомниться в твоей доброте и искренности, так что прекрати на себя наговаривать.
Странно, легче должно было стать Берту, а полегчало ему самому. Будто свалил с плеч часть груза.
– Но большего сказать не могу, пока не буду уверен в твоей безопасности. Поверь, это исключительно для твоего же блага.
Берт тихо всхлипнул:
– Как меня хотя бы на самом деле зовут?
– Альберт. Это твое настоящее имя.
Юноша еще раз шмыгнул носом, но буря уже миновала:
– Ну… Хотя бы это радует. Я к нему уже привык.
Договорившись на этом, друзья вернулись в комнату. Его остановил негромкий вопрос:
– Где вы двое были?
Берт испуганно пискнул, но скрыться в коридоре не успел – Ситри безжалостно включила свет. Стефания стояла, скрестив руки на груди, и сверлила Германа пронзительным взглядом. Под ним он ощутил себя виноватым и тут же поспешил отогнать глупое чувство прочь. Герман привычно впитал окружающий эмоциональный фон, и глаза его изумленно расширились. Быть не может…
Стефания за них беспокоилась!
Урок 6
Чем реже возвращаешься домой, тем больше его любишь
Праздник первого урожая уже прошел.
В пряном горячем воздухе плыли ароматы скошенной травы, дыма и нагретой солнцем свежевскопанной земли. Чуткое ухо вылавливало из подзабытого шума природы – стрекотания кузнечиков, жужжания пчел, шелеста травы и деревьев – отдаленные голоса из деревни. Кто-то пел, собирая с поля остатки урожая, наверняка на мостках узкой речушки женщины полоскали белье и сплетничали, что молодые, что старые. Темы всегда одни и те же, да и откуда тут взяться новым?
Герман постоял немного на утоптанной тропинке, ведущей к селению, усмехнулся так внезапно накатившей ностальгии и пошел дальше.
Каждый шаг отдавался в памяти. Вот здесь его хотели поколотить местные задиры, само собой, у них не вышло. Слишком боялись. Если у развилки повернуть налево, можно выйти к двум сросшимся деревьям, в которые когда-то давно ударила молния. Альберт любил приходить туда и сидеть на нижней ветке, а Герман всегда устраивался на траве, привалившись к стволу. Берт и надпись на коре выцарапал, их имена, кажется. Они тогда еще совсем детьми были.
Деревня лежала в долине между холмами, и Герман, дойдя до верхушки одного из них, мог полюбоваться на свой дом, стоящий чуть особняком, почти на границе летней королевской резиденции.
Герман перекинул сумку на другое плечо и ускорил шаг.
С момента его отбытия в Визанию прошло чуть более трех месяцев, а ему показалось, будто он не был в родной деревне не меньше года. Матушка любила красоту, поэтому каждую весну Герман красил штакетник вокруг дома белой краской, разбивал аккуратные клумбы и ремонтировал скамейки в саду. Фасад их небольшого домика радовал глаз яркими цветами, за чистыми стеклами виднелись милые кружевные занавески, мелькали тени, и Герман очень четко почувствовал в доме постороннего.
Он вошел без стука, отряхнул обувь в сенях и оказался в просторной кухне с печью и столом у окна. Стены были обклеены бумагой в мелкий цветочек, купленной Германом на базаре за большие деньги, полученные, к слову, от продажи очередной бертовской безделушки.
Мать, такая родная, в потертом цветастом платье и накрахмаленном белом переднике растерянно оглядела сына. А вот смутно знакомая девица с толстой длинно-русой косой через плечо опустила взгляд и комкала юбку. Герман крутанул кольцо, проверяя девушку, но та и правда была смущена, причем так, что Герман сам едва не покраснел. После того что произошло с Бертом, он не доверял ничему и никому.
– Герман, сынок! – Мать, совсем не сдерживая эмоций, бросилась обнимать сына. Раньше тот редко отсутствовал больше недели, и то когда тренировки с учителем затягивались. Принюхался – пахло пирогами и свежевымытыми деревянными полами. – Случилось чего?
– Нет. Увольнительную взял, – коротко пояснил он и кивнул девушке: – Привет, Маришка.
Та взволнованно вспыхнула, то ли от гордости, то ли
