Герман вздохнул. Ребята волновались о нем. Это было приятно.
– Корзинку я на тумбочку поставлю.
– Почему только тебя пустили? – оборвал его Герман.
– А ты кого хотел увидеть? Люси Шерилд? Она тоже на вахте была, это, кстати, она передала цветы. А я… я просто показался им достаточно разумным, чтобы не наговорить глупостей.
– Плохо у тебя получается.
– Просто ты меня не видишь, – серьезно ответил Варма. – Сейчас это твое преимущество. Ты ведь был у Стефании? Как она? Вы вроде неплохо ладите, ты ведь знаешь подробности? Ее слишком долго держат здесь для той незначительной травмы, что она получила.
Герман невольно стиснул кулаки на коленях, молочное пятно в темноте колыхнулось и окрасилось подозрением. Впрочем, видение тут же исчезло, лишая Германа зрительного восприятия. Такое иногда случалось, когда он начинал сильно нервничать.
– Не знаю.
Неожиданно захотелось поделиться страхами и догадками, Вильям бы все понял, даже то, что не было бы произнесено вслух, но тайна принадлежала не ему одному. Герман опустил голову.
– Не хочешь говорить, – догадался Вильям и цокнул языком. – Вы встречаетесь?
Вопрос оказался настолько внезапным, что Герман вздрогнул и невольно подобрался. Щеки защипало от одной только мысли об этом.
– Нет.
– Ну и дурак.
– В каком смысле?
– В прямом. Прими бесплатный совет от друга – не заставляй ее слишком долго ждать.
Похоже, что все, что хотел, Вильям уже сказал. Он поднялся, прошел к окну и закрыл ставни. Стало гораздо тише.
– Простудишься. – Он пересек палату и замер возле выхода. Герман почти видел, как тот обернулся, взявшись рукой за дверной косяк. – Выздоравливай, Герман, нам еще предстоит с тобой немало побороться. До встречи.
Герман просидел в одной позе еще минут двадцать, пытаясь понять, значит ли этот разговор то, что в любви Варма ему не соперник, а потом рухнул на бок и провалился в сон. И снились ему яркие хризантемы под теплым солнечным светом.
Спустя два дня ему позволили снять повязку. От новой, дурно пахнущей и едкой мази щипало веки, но уже к обеду мастер Гош лично удалил ее смоченным в травяном настое тампоном. Герман сидел на койке и ждал, пока доктор закончит заполнять документы на выписку.
– Вещи заберешь у дежурной медсестры. – Гош отложил ручку и крутанулся в кресле. Герман привычно отметил скрип колесиков. – А теперь медленно открой глаза.
– Открыть?
– Могу смело утверждать, что со слухом у тебя пока все в порядке. Открывай глаза, только не торопись, дай себе привыкнуть, если будешь испытывать дискомфорт.
Герман кивнул.
Сначала было немного страшно – ничего не увидеть. Но вот сквозь узкую щелку пробился дневной свет. Герман смахнул с ресниц набежавшие слезы и попробовал еще раз. Сквозь мутную пелену проступили очертания комнаты, светлый прямоугольник окна сбоку, стол, а ближе всего – силуэт мастера Гоша. А Герман уже успел забыть, как внушительно он выглядит с этим правильным, но очень суровым лицом. Впрочем, мелкие детали пока смазывались, к тому же очень быстро глаза защипало и слезы хлынули градом.
– Это нормальная реакция, – прокомментировал Гош и пальцами безжалостно приподнял ему одно веко, светя в глаз тонким фонариком. – Через пять минут повтори попытку, если будет то же самое, выжди еще пять минут. А потом переодевайся в форму и дуй отсюда. Больше тебе здесь делать нечего.
– А Стефания Дидрик?
– Выписалась вчера, – не оборачиваясь, ответил Гош и, закончив записи, протянул Герману тонкую тетрадь. – Отдашь дежурной.
За конторкой скучала студентка-старшекурсница. При виде Германа она расцвела приветливой улыбкой.
– Уже выписываешься? – Она приняла медицинскую карту и убрала в стол. – Здорово! Мастер Гош и мертвого на ноги поставит.
В ее голосе слышалось то же обожание, что изредка проскальзывало в речи Марка. Все студенты-медики и медмаги были в восторге от Гоша.
– Да, уже. Спасибо. – Герман сощурился, глаза все еще болезненно реагировали на свет. – Скажи, пожалуйста, а Альберт Кельвин из отдела для тяжелораненых уже выписался?
Девушка сверилась с записями в журнале.
– Кельвин… Такой хорошенький и белокурый? Да, сегодня с утра, правда, пришлось применить силу. Он никак не желал уходить, все к кому-то рвался. Я не знаю, мне друг рассказывал. А что? Твой знакомый?
– Однокурсник, – отмахнулся Герман и, попрощавшись, покинул медицинское крыло.
Он уходил последним, значит, все уже собрались и ждали только его. Герман ненадолго остановился, с наслаждением подставляя лицо солнышку, которое будто торопилось отдать все тепло до скорого прихода холодов. Его ждали. Это было необычно и очень приятно.
В фойе общежития было все так же темно и прохладно, ступени привели его на третий этаж, из-за двери с табличкой «313» слышались голоса. Герман остановился и подумал, что, кажется, не был тут целую вечность. Достал чистый платок и тщательно промокнул слезы, а то еще подумают, что он растрогался.
– Он скоро придет, сядь ты уже.
– Его надо встретить! Вдруг он споткнется, упадет с лестницы, сломает что-нибудь…
– Разве что стену лбом прошибет, – хмыкнул Рене. – Наш Герман крепче, чем кажется. Утихомирься, красавчик, или я тебя привяжу.
– Ты не понимаешь, он же… он же теперь такой беззащитный! – Берт готов был разрыдаться, и Герман решительно распахнул дверь.
Берт цеплялся за рубаху Рене, рыжий цеплялся за стул, чтобы не упасть под таким напором, Ситри без особого усилия держала Берта за воротник. А Стефания стояла у окна и смотрела на улицу.
– Всем привет, – поздоровался Герман, не сводя с девушки взгляда. Казалось, что она растворяется в ярком свете, хотя на самом деле на глазах просто снова выступили слезы.
– Гера, – за всех констатировал Рене. Берт пару раз растерянно моргнул, а потом выпустил рыжего, и Герман понял, что не успеет уклониться.
– Герма-а-ан! – Юноша рванулся к нему, чудом не оставив в кулаке Ситри свой воротник. – Наконец-то, Герма-а-ан!
Поморщились все, но никто не стал затыкать захлебывающегося в эмоциях Берта. Он сгреб Германа в охапку и поднял над полом. Герман только сдавленно захрипел:
– Поставь. Поставь на место!..
– Герман, я так переживал! Так переживал! – Берт выполнил требование, но зато впился в него как клещ и без предупреждения разразился плачем. – Это все из-за меня, я знаю! Учитель Гротт сказал, что ты обидишься, но поймешь. Ты ведь не обижаешься на меня? Скажи, что не обижаешься!
Герману и слова некуда было вставить. Обняв друга за плечи, он затравленно смотрел на остальных в ожидании поддержки. Только вот Рене сделал вид, что взгляда этого не заметил, а Ситри вообще покраснела и отвернулась. Стефания по-прежнему не реагировала на его появление.
Чего-то такого Герман подсознательно опасался. Но не мог не признавать, что время действительно пришло. Он бросил на Стефанию быстрый взгляд и вздрогнул, когда она сделала то же самое.
– Не пора ли нам уже поговорить начистоту? – Рене, серьезный как никогда подошел к двери и плотно ее закрыл. Берт захлопал мокрыми ресницами,
