Я кладу карточки рядом. Как там говорила Элисон?
«Фотографии рассказывают историю. Но нужно читать между строк».
То же самое она сказала, когда коснулась моего родимого пятна. Элисон настаивала, что есть нечто большее, чем кажется…
Я приглядываюсь к фотографиям внимательнее, рассматривая лицо и тело маленькой Алисы. На левом локте у нее что-то темное, похожее на родимое пятно в форме лабиринта, совсем как у Элисон и у меня. Но у постаревшей Алисы на том же самом месте никакого пятна нет.
– Вот! – говорю я, указывая на фотографии. – Сравни. У Алисы в детстве было родимое пятно, как у меня и у Элисон, а потом оно пропало.
Джеб подносит обе фотографии к свету.
– Может, фотку отретушировали.
– С какой стати?
Джеб разворачивает лежащий на скамейке батончик и вкладывает его мне в руку. Намек ясен.
– А в книжке случайно нет ответа?
Жуя мюсли, я листаю страницу за страницей и обвожу пальцем расплывшиеся заметки Элисон на полях. Джеб держит фонарик.
– Кто знает, если бы эти записи были читаемы…
Я добираюсь до конца, миновав изрисованные и пустые страницы, и уже собираюсь отложить книжку, но тут Джеб вытягивает ее у меня из рук.
– Посмотри сюда.
Если бы не он, я бы и не заметила листок, согнутый пополам, как конверт, и приклеенный к задней обложке изнутри. Из «конверта» я достаю сложенную бумажку. Она старая, желтая, помятая.
Снаружи на ней написано «мертвая речь», потом идет целая вереница кривых вопросительных знаков – и объяснение: «Мертвая речь – это язык умирающих. На нем можно говорить только с тем, кто стал причиной гибели. В качестве возмездия умирающий налагает на виновника зарок, который тот должен либо выполнить, либо умереть сам».
Мы с Джебом переглядываемся. Я разворачиваю бумажку, чтобы посмотреть, что написано внутри. После первого же предложения я понимаю, что лучше бы никогда этого не видела, но не могу не читать…
«14 ноября 1934 года. Алиса Лидделл Харгривз – миниатюрная женщина 82 лет, которую привезли в клинику обеспокоенные родственники. По словам членов семьи, ее психическое состояние стало ухудшаться несколько месяцев назад, после того как однажды утром миссис Харгривз проснулась, не понимая, где она находится, и лишь смутно представляя, кто она такая. Психолог, беседовавший с пациенткой, отметил, что она погружена в собственные мысли и часто о чем-то задумывается. Размеры комнаты ее подавляют. Она то и дело забивается в угол, а когда с ней разговаривают, усаживается на самом краешке стула. Она невнимательна и рассеянна, активно разговаривает с неодушевленными предметами, но не обращает внимания на человеческую речь. Пациентка не ориентируется в пространстве, у нее нарушено чувство времени; она склонна к меланхолическим рассуждениям о том, что напрасно потеряла семьдесят пять лет жизни (больная утверждает, что просидела все это время взаперти, в птичьей клетке, в так называемой «Стране Чудес», после того как в возрасте семи лет некий мальчик-статуя уговорил ее прыгнуть в кроличью нору).
Проводивший обследование врач считает это тяжелым бредовым расстройством, начавшимся еще в детстве из-за чересчур живого воображения. Заболевание было подкреплено близким другом семьи Лидделлов, Чарльзом Доджсоном (он же Льюис Кэрролл).
Пациентка апеллирует к этим фантазиям, объясняя свою избирательную потерю памяти.
В связи с тем, что у пациентки наличествуют следующие симптомы: 1) галлюцинации и избирательная амнезия; 2) заметно сниженный интерес к социальным взаимодействиям, в отличие от разговоров с насекомыми и растениями; 3) отсутствие аппетита (пациентка предпочитает только фрукты и пирожные и отказывается принимать пищу, если питье не налито в наперсток, а еда не поставлена на поддон птичьей клетки), можно сделать вывод, что она страдает от маниакального расстройства и шизофрении.
Рекомендуемое лечение: электрошоковая терапия дважды в день (посредством прикладывания электрического угря к голове), а также психиатрические консультации, до тех пор, пока галлюцинации не исчезнут, память не восстановится и настроение пациентки не улучшится».
Я показываю этот отчет Джебу.
Он смотрит на меня.
– Что скажешь?
Что я скажу… Моя прапрапрабабушка сошла с ума и перестала различать прошлое и настоящее. Наперсток и птичья клетка очень похожи на одержимость чайными чашечками у Элисон. И это сходство меня беспокоит.
Может быть, произошло что-то еще? Не галлюцинации, а манипуляции? И поэтому Элисон взялась разгадывать тайну Алисы?
Но что бы там ни было, Элисон, очевидно, грозит судьба моих прочих предков.
– Ты понимаешь теперь, почему я не могу допустить, чтобы ее лечили электрошоком?
Я указываю на листок:
– Здесь дата смерти Алисы. Она умерла всего через два дня. Шоковая терапия ее убила!
Я срываю накладные дреды, чуть не вырвав несколько настоящих прядей, и швыряю их в море. Мне надоело истреблять в себе сходство с Элисон. Раз уж мы оказались в одной команде в этой странной игре, то можем хотя бы выглядеть соответственно.
Джеб притягивает меня к себе. Лодка качается, и я падаю ему на колени. Мы оба замираем. Я начинаю приподниматься, но Джеб не пускает. Мое сердце бешено бьется; не отрицаю, очень приятно быть так близко к нему. Не обращая внимания на внутренние сигналы тревоги, я сдаюсь – и прижимаюсь щекой к его майке. Мои сложенные руки зажаты между нашими телами. Он гладит меня по голове, и я уютно устраиваюсь у Джеба на груди, поджав ноги – в позе эмбриона.
– Мне страшно, – шепотом говорю я.
«И причин больше, чем ты думаешь».
– Неудивительно, – тихонько отвечает он. – Но мы обязательно вернемся домой и поговорим с твоим папой. Он выслушает нас обоих, увидит этот врачебный отчет и всё поймет.
– Нет. То, что мы нашли, всего лишь доказывает, что Алиса тоже была сумасшедшей. В конце концов, она даже забыла, что вышла замуж и родила детей. Она ничего не помнила, хотя рядом были живые свидетельства – дети и внуки.
Джеб молчит.
– Я не хочу угодить в смирительную рубашку, – говорю я, подавляя рыдании. – Каждое воспоминание, которое я вытеснила… или полностью лишила смысла…
Джеб крепче обнимает меня.
– Тебя ждет другое будущее, Алисса Виктория Гарднер.
Он никогда
