Кель задумался, придет ли хоть кто-нибудь, решится ли кто-то доверить ему свою жизнь. Было время, когда он ни за что не пошел бы к Целителю. По крайней мере, не ради себя. Но, возможно, ради Тираса. Для брата он сделал бы что угодно. Даже выставил бы себя на посмешище и отдался на растерзание неверующим. Ухватился бы за любую возможность и не побоялся разочарований, которые неизбежно приносит ложная надежда. Он проделывал это снова и снова. Но вера (или неверие) этих людей не была проблемой Келя. Если они хотят исцелиться, пусть приходят. Он не собирался облегчать им выбор.
Саша привела солдат в опустевший дом своей покойной госпожи – маленькое строение из глины и камня с тяжелыми коврами, прикрывающими вход и окна. Похоже, она не имела никаких сомнений в успехе этой затеи, а потому распахнула завесу на входом. Кель спешился, передал Джерику поводья и приказал выставить половину солдат кольцом вокруг дома, а самому с оставшимися людьми вернуться к роднику, где они ночевали накануне.
– Я не смогу вылечить вас и ваших лошадей, если вы напьетесь здешней воды. Может, единожды и удастся, но я не могу прочищать вам кишки всякий раз, когда вы сделаете глоток. Будем сменяться. Пускайте в ход мечи, если потребуется навести порядок. Всем смотреть в оба. Уедем так скоро, как получится.
* * *Саша оказалась права. Люди пришли, причем первым появился старик, которого мучила хромота, а вовсе не речная хворь. Перед входом он поколебался, ожидая, что кто-нибудь его опередит. За ним подтянулись остальные. На одних лицах читалось любопытство, на других – подозрение, но многие привели с собой родственников, которые были явно больны. Детей несли на руках, мужчины и женщины поддерживали друг друга, а некоторые явились просто поглазеть, на что способен заезжий Целитель – ну, кроме как раздавать пустые обещания.
Толпа росла с каждой минутой. Люди не сводили глаз с дома Сашиной госпожи, шепчась между собой о служанке, которая «восстала из мертвых». Все они знали, что Сашу сбросили со скалы, и Кель почувствовал, как в груди опять закипает гнев. Это знание делало их соучастниками преступления, и хотя в ту ночь все они были там, теперь они пришли к нему за спасением.
Кель наблюдал за ними в узкую щель между стеной и ковром-занавесью. Саша прибралась в домике и сменила сорочку на платье столь же безыскусное, но гораздо менее запачканное. Затем она переплела косу и умылась – по-видимому, водой из родника в каньоне. Из шкафа в маленькой кухне появился стакан теплого вина, вяленое мясо и затвердевший хлеб. Кель уступил Сашиным просьбам сесть за стол, но решительно отказывался от еды, пока она не согласилась разделить с ним трапезу.
– Они напуганы, – тихо сказала Саша, изящно принимая пищу.
– Храбрость – невысокая цена. Если они хотят исцелиться, то заплатят ее, – проворчал Кель, хотя у него самого болезненно сжимался желудок. Он был напуган не меньше. По правде говоря, он надеялся, что никто не придет.
– Мир сему дому, – робко произнес чей-то голос от двери, и Саша так быстро вскочила, что опрокинула стул. Даже не подумав его поднимать, она бросилась к затененному входу и раскрыла объятия стоявшей там женщине.
Голова ее была покрыта, а поза выдавала страх. Судя по темным кругам под глазами и худобе, которую не прятало даже мешковатое платье, болезнь ее не пощадила.
– Кимала, – поприветствовала ее Саша, словно женщина была ее близкой подругой, – входи.
Кимала переступила порог, и снаружи тут же послышались голоса, обвиняющие ее в глупости.
– Капитан тебе поможет, – заверила ее Саша.
О боги. Кель серьезно в этом сомневался. Сейчас ему хотелось только броситься наутек, но он понимал, что не может и не должен этого делать. Подойдя к Кимале, Кель понял, что она боится не меньше. Вот только, в отличие от него, она не могла убежать. Она даже ноги переставляла с трудом.
– Ляг.
Кель указал на низкую кровать, которую Саша застелила свежим бельем. Наконец с помощью Саши Кимала легла навзничь, глядя на Келя со смесью страха и восхищения. Он преклонил колени и положил руки ей на грудь – грубые ладони солдата. Сердце под ними слабо вибрировало, а прерывистые выдохи трепетали на губах, точно крохотные крылья. Надежда, посетившая это жилище, обрела собственное сердцебиение, и сейчас оно звучало в такт с сердцем Кималы.
И все же он не мог уловить ее мелодию. Ни одной самой слабой ноты. Все, что он слышал, – эхо ее ожиданий, и сознание этого повергло его в отчаяние. Кель отдернул руки. Он не владел своим даром. Сердце заколотилось чаще, и его снова охватила злость – на себя, на Сашу, на отца, на Создателя, на весь этот мир, в котором ему выпало родиться. Он был воином. Его не учили ни любить, ни заботиться. Доставшийся ему дар так расходился с его сутью, что ему хотелось взвыть от отчаяния – а лучше погрузить меч в чьи-нибудь кишки.
Стены хижины словно пошли зыбью и отодвинулись, и Кель прикрыл глаза, пережидая приступ дурноты. Он не сразу понял, что вот уже несколько секунд не дышит. А затем на его руку опустилась чужая ладонь, мозолистая и легкая.
– Кимала – мать, – сказала Саша мягко. – Первого ребенка она потеряла, и второго тоже. Но прошлой зимой у нее родился чудесный здоровый малыш. Его крик услышал весь Солем. Теперь Кимала заболела и боится, что не сможет о нем позаботиться.
Ласковый голос Саши растекался у Келя за закрытыми веками. Она так и не отпустила его ладонь, продолжая рассказывать о матери, которая всего-то хотела увидеть выросшего сына. И постепенно злость Келя отступила, сменившись новым чувством.
Сострадание. Это было сострадание.
Кель открыл глаза и сразу встретился с отчаянным взглядом Кималы. Саша держала за руку и ее, соединяя их живым звеном. Кель снова положил ладонь на грудь женщины и вслушался усерднее.
Нота была такой тихой, что он едва поверил своему чутью, – просто шепоток воздуха, который с равным успехом мог быть затаенным
