– А теперь чувствуешь? – спросила она, потянув его за волосы так, что он поморщился. – А теперь?
Она привстала на носки и впилась зубами ему в нижнюю губу, повиснув на ней, как бешеный волк. Кель зашипел и зажал Сашино лицо между ладонями, пытаясь ее остановить.
Ему потребовалась пара секунд в этой нелепой позе – нос к носу, грудь к груди, с зажатой между ее зубов губой, – чтобы как-то разом осознать и мягкость Сашиного бюста, и твердость бедер, и влажность рта, и жар пламени, бушующего за внешне спокойной оболочкой. Лицо, которое он сжимал в руках, было вылеплено самым искусным мастером, кожа на подбородке была гладкая, как шелк или полированный мрамор, а черные глаза казались текучими, словно кровь, грохотавшая у него в ушах. Наконец Саша отпустила его губу, но не разжала пальцы и не отстранилась.
– А теперь ты что-нибудь чувствуешь ко мне? – начала она, но в следующую секунду ее голос надломился, и сквозь злость проглянула неуверенность.
Это была фраза в духе Ариэль Фири, самонадеянная и властная, – но Ариэль Фири никогда бы не отпустила его первая и не стала бы смотреть с такой смесью ожидания и уязвимости. Леди Фири не стала бы умолять его о поцелуе с дрожащими губами и глазами, полными надежды. Она бы просто укусила его, исцарапала, обвилась вокруг и без разрешения взяла все, что хочет.
– Нет, – солгал он снова с дьявольским упорством. Но сердце предало его, заколотившись от ужаса, что на сей раз она ему поверит и отступится, пристыженная – как он и добивался.
Стыд был прекрасным оружием. Но Саша не сделала ни шага назад и не отпустила его. Вместо этого она продолжила разоблачаться – не внешне, но внутренне, обнажаясь до немыслимой эмоциональной глубины.
– Как ты можешь ничего не чувствовать, если я чувствую так много? – почти закричала она, опалив ему губы своим дыханием. Сейчас между ними оставались считаные сантиметры, которые лучше слов опровергали все, что он успел наговорить за этот вечер.
Кель не шелохнулся. Любой ответ выдал бы его. Поэтому он продолжал смотреть на нее каменным взглядом, непоколебимый в своем притворстве. Саша опустила веки, будто его пренебрежение ранило даже ее глаза. Черные – под стать радужкам – ресницы опустились, отбросив тень на веснушчатые щеки, и Кель, наконец избавленный от ее взгляда, вздрогнул всем телом. Она была ему дорога. Дорога и так… хороша.
Так невозможно хороша.
Мужчины, которые зарабатывали на жизнь мечом, были крупными и сильными – в противном случае они долго не протянули бы. Женщины, которые зарабатывали на жизнь, прислуживая другим, были гибкими и поджарыми и умели довольствоваться малым. Кель был солдатом, Саша – рабыней.
И все же у него были к ней чувства.
Наверное, она ощутила его дрожь, потому что снова потянулась к нему. На этот раз – без злости и не выпуская зубы. Саша просто прижала свои губы к его, соединив их, словно хотела таким образом проникнуть в глубь Келя, подслушать его мысли и раз и навсегда удостовериться, что он к ней равнодушен.
Если она и правда была с мужчинами, эти люди только брали, но не отдавали, – потому что она казалась совершенно неискушенной в науке любви и ничего не знала о ступенях, ведущих к удовольствию. Она не обвила его языком, даже не разомкнула губ. С ее стороны это был не столько поцелуй, сколько отчаянная попытка приблизиться – и понять. Нежный рот, прильнувший к его, оставался неподвижен. Мягок, но неподвижен.
Наконец она осторожно приоткрыла губы и глубоко вдохнула, словно силясь вытянуть его сердце из груди и спрятать у себя в легких. Именно в эту секунду решимость Келя пошла трещинами, и он погрузился в теплую пучину смирения.
Он так и не убрал пальцы с ее лица и теперь лишь переместил их выше, обхватывая ее голову, вовлекая Сашу в лихорадочную гонку двух ртов и снова и снова прослеживая языком тот путь, который проделала его душа, когда Саша похитила ее единым вдохом. Она ответила с бездумным пылом, ликующе обвив его спину руками и впившись в губы с жадностью, которая едва ли не превосходила его собственную. Все ее тело звенело, будто натянутая тетива.
Вздохи смешивались и плавились, рты размыкались, только чтобы снова столкнуться, между сплетенными тенями не осталось просвета. Он не сумеет ее отпустить, вдруг понял Кель. Он никогда от нее не освободится. Эта мысль ослепительной звездой вспыхнула в темноте у него под веками – и тут же погасла, смытая волной ощущений.
Глава 6
Он целовал ее, словно умирал от голода, – только чтобы оттолкнуть, будто пресытился до тошноты. Это была ложь. Он по-прежнему ощущал себя пустым и жадным. Саша отстранилась, с припухшими губами и миллионом вопросов в глазах, и он почувствовал, как рвется у него из груди алчное желание.
Кель направился было к двери, но по дороге передумал и вернулся, решив, что голод лучше жажды. Саша одним присутствием утоляла безымянную нужду у него в душе, а собственная комната сейчас казалась ему пустыней.
– Ладно. Ладно. Я не хочу уходить. – И Кель поднял ладони в защитном жесте, словно она его выгоняла. – Я останусь… но не разделю с тобой постель. Я к тебе не притронусь. И ты ко мне тоже.
Саша с готовностью закивала – ее голод явно не мог сравниться с его, – и, проворно стащив с кровати меховое покрывало, устроилась на полу.
– Саша! – рявкнул Кель. – Ты мне не служанка. И не рабыня. Это твоя кровать. И ты будешь спать в ней.
Женщина немедленно подчинилась, хотя на губах у нее играла улыбка. Да она над ним смеялась. Выставляла чертовым дураком. И все же… он не мог заставить себя уйти.
В итоге Кель остался у нее в покоях, но не нарушил слова. Он больше не коснулся ее и пальцем – лишь растянулся на полу, подложив под голову подушку, и принялся ждать, когда она уснет, чтобы избавиться от ненужных искушений.
– Рассказать тебе историю? – вдруг послышался в темноте Сашин шепот.
– Нет, –
