Его поздние, последние, картины были сочащимся багровым хаосом, летописью распада.
Деньги ушли на выпивку и лекарства.
Он покинул столицу, вернулся в родное Варшавцево. Он рассчитывал умереть здесь, в тишине, подальше от гламурных знакомцев. Но неожиданно обрел второе дыхание. И вторую профессию. Закодировавшись, он освоил татуировочную машинку. Заказал по Интернету оборудование, устроил в своей двушке тату-салон. Для начала он тренировался на себе, хотя врачи строго запретили ему травмировать кожный покров. В его работах не было ничего сверходаренного. Отрекшись от спиртного, он исчерпал и запасы таланта. Словно те картины рисовал за него дьявол.
Получалось в целом неплохо, особенно для неискушенного захолустья. Он бил узоры, скорпионов, цветы, перебивал армейские портаки и тюремные наколки. Чернила ложились под кожу: сакура цвела, скорпионы выгибали хвосты, приятно жужжал ротер и игла повиновалась движению рук.
Часть препаратов оплачивало государство. Воспроизведенные генерики были аналогами лекарств с закончившимся сроком патента. За импортные, более дорогие, он платил из своего кармана. Посещал СПИД-центр и инфекционную больницу в соседнем городе. Проходил ежедневную терапию, поддерживал иммунную систему. Ингибиторы снижали вирусную нагрузку, восстанавливали количество лимфоцитов.
Бывший раб алкоголя стал рабом Зиагена и Никовира и постояльцем сайта, который предупреждал регионы о периодических перебоях в доставке жизненно необходимых лекарств.
Клиенты ничего не знали о его болезни, а если бы узнали, то проломили бы голову в подворотне. Хотя он всячески обезопасил процесс и пользовался всеми средствами защиты. Заразный татуировщик сильно рисковал. Потому-то и осел в дыре, где никто не интересовался его медицинскими справками.
У трезвости был один жирный минус. Творил художник без проблесков вдохновения. Чаще просто переводил на тело картинку. Обвел контуры, заштриховал, проложил тени. Заказ выполнен, ухаживайте правильно, носите на здоровье.
Даже собственные татуировки он рисовал через силу. В этих демонах, карабкающихся по его плечам и бедрам, не было ни тени той пугающей фантазии, что дышала с холстов сюрреалиста Судейкина. «Рукава» не были произведением искусства. Обычные рогатые рожи. Пятачки. Клыкастые пасти.
В квартире пахло масляными красками. Недоумевая, борясь с тошнотой, Егор шагал по коридору. Как пес на вонь тухлятины.
Не пил он вчера. Это болезнь переходит на следующий уровень. Или лекарства были некачественными, или…
Посреди комнаты стоял стул. Сиденье было заляпано краской, в разноцветных лужицах скрючились серебристыми червяками тюбики. Его старые запасы краски, его задубевшие без работы кисти.
Он вспомнил вчерашний кошмар, такой реалистичный сон наяву. Прямо из стены вышел главный герой его полотна «Евхаристическое чудо», Кипящий Спаситель, усыпанный волдырями монстр. Он дал Егору кастрюльку, в ней булькала кровь и плавали комки каши. Егор ел эту омерзительную поленту и впускал в себя Спасителя, снова впускал в себя что-то темное, бурлящее.
И писал. Писал как одержимый. К спинке стула-мольберта был прилеплен малярным скотчем картон. Импровизированный холст. Свежая краска. Желтые, красные, черные тона.
За ночь, в бреду, он создал пейзаж. Вид на Варшавцево, если смотреть со стороны кургана и воронки. Говорили, что тот пятачок обладал сильной энергетикой. Магнитное поле. Молодой Егор писал там, на краю кратера, первые неумелые картины.
Дар вернулся, расправил вороньи крылья. Он узнал свой почерк. Узнал городские окраины. Никаких босхианских уродцев на полотне не было. Впрочем, стоит присмотреться к плывущим над зданиями облакам. Определенно стоит.
Егор покосился на свои руки, на примитивных демонов, не имеющих ничего общего с истинным положением вещей.
Как он мог носить на себе эту банальность? Соскоблить, немедленно соскоблить! Завершить работу. Кипящий Спаситель, его новый агент, объяснит, что делать дальше.
Сюрреалист Егор Судейкин пошел на кухню за металлической мочалкой. До полудня он стесывал татуировки со своей кожи.
35
Мама выбирала платье понаряднее, наводила марафет, словно собиралась на новогодний бал, а не на поэтический фестиваль. Покормила сына вкуснейшим пловом.
— Тебе там не скучно одному, на Быкова?
— Некогда скучать, — признался он.
Нике он так и не сказал про приступ сомнамбулизма, про мерзкую куклу. Он умел врать женщинам. Они разошлись, договорившись встретиться на фестивале, и Ника пребывала в радужном неведении. Теперь Андрей винил себя. Переживал, что подставляет девушку под удар потусторонних тварей. Пальцы нервно массировали колени. В кармане лежал Никин сувенир.
«Не является ли он доказательством существования того самого противовеса? — размышлял Андрей. — Вмешательством светлых сил? Вдруг они, за тысячи километров от Варшавцево, надоумили Нику купить японский оберег?»
Он нарушил данный себе обет и воспользовался Интернетом. Куклы, созданные по образу и подобию человека, издревле служили посредниками между нашим миром и миром духов. Это он знал и без «Гугла». Про вудуистских вольтов, славянских берегинь. Он читал о проклятом пупсе Гарольде и тряпичной кукле Аннабель.
Андрей перескакивал с вкладки на вкладку.
Кокэси, или Кокеши, традиционную японскую фигурку-чурбачок изготавливали из дерева, реже — из глины или ткани. Ее делали вручную на токарном станке. В ход шли клен, кизил, вишня. Сайты пестрили фотографиями креативных, современных, стильных Кокэси. Ярко разукрашенных, облаченных в кимоно. Некоторые поворачивали головы, плакали или лепетали. Куколка Андрея была куда скромнее: туловище ей вообще не расписали, лишь покрыли слоем лака.
Прототипом Кокэси послужили шаманские поминальные фигурки. Они символизировали вычеркнутое дитя. Как и сообщила Ника, куколки защищали и от зла, и от рождения нежеланных детей, в первую очередь дочерей.
«Шевы выбирают себе форму, — думал Андрей. — Змеи, мертвецы, куклы-манекены. Может быть, Лиля воплотилась в образе Кокэси, потому что сама была нежеланным ребенком?»
Еще час он потратил на электронную почту и новостную ленту. Спросил у Амроскина про рыбок. Но не посетил треклятую страничку Маши и был чрезвычайно доволен собой.
— Так во сколько начало, сынок?
— В час, — сказал он, залюбовавшись своей не старой еще мамой.
— Янтарные или эти, с подвеской? — мама приложила сережки к мочкам.
— Янтарные.
— Хорошо, сыночек. Увидимся там.
Он брел по улицам, соединяя обрывки мыслей в странный
