Щелк!
Шева замерла напротив двери. По фанерованному шпону пробежали юркие ручонки.
Андрей оперся о кровать, приподнялся.
Полотно отделяло его от шевы, от детского вымысла, от болезни, мутировавшей в тарахтящую тварь.
Плотоядно клацали ребра. Дистанционно обгладывали ноги — по крайней мере, такое ощущение создавалось у Андрея.
Но проникнуть в номер шева не пыталась.
Замок запломбировал вход.
Расщелкнутый замочек без ключа.
Щелк-щелк-щелк!
Глаза Андрея и Ники проследили за перемещающимся звуком. Снова вверх, к потолку.
Щелк — оно умолкло. Боль прошла как по мановению волшебной палочки.
Ноги, целые, без единой ссадины, снова подчинялись Андрею. Он сел на постель, трогая свои колени. Запыхавшаяся Ника припала к стене.
— Оно не войдет, — сказал Андрей. — Ты опять меня спасла.
— Ладно, — произнесла Ника, — еще пара встреч, и я свыкнусь с их существованием.
Она опустилась на кровать и крепко обняла Андрея. Их сердца колотились учащенно, в такт.
— Испортили нам все-таки вечер, — сказала Ника.
Открытый замок висел на незапертой двери.
А в коридоре под потолком, возможно, висела, как костяная летучая мышь, кукла из подростковых кошмаров.
Не выключая свет, они легли под одеяло, оплели друг друга руками и ногами и молча смотрели на замок. Когда в сухожилиях начинало покалывать или ныть под коленкой, Андрей знал: это кукла меняет позу, устраиваясь поудобнее.
В первых солнечных лучах Ника сняла с него джинсы, и они, быстро, назло, занялись сексом.
45
Это было самое обычное утро, вереница доведенных до автоматизма рутинных действий.
В пять пятьдесят будильник заиграл мелодию из «Крестного отца». Напомнил о необходимости ковылять на шахту и зарабатывать деньги для семьи. Трофимов прижался к жене и пробормотал:
— Боже, какой хороший сон мне снился.
— А мы там были? — сонно поинтересовалась жена, имея в виду себя и их будущего малыша, Костю или Мирославу.
— Ты позвонила из роддома и сказала, что ребенок — моя копия.
— Нос как у тебя? — затревожилась жена.
— Что ты имеешь против? — насупился Трофимов.
В это самое время четырьмя этажами выше журналист Ян Смурновский опустил лицо в грудную клетку супруги, и выкорчеванные ребра растянули его щеки. Высунув язык, он лизнул горячее сердце. Лужа крови натекла до самых ступней женщины. Конечности раскинулись, она напоминала человека, изображающего ангела в багровом снегу.
Озаряли сгорбленного журналиста лишь лампочки игрального автомата.
Слот-машина появилась в спальне Смурновских накануне. Материализовалась из воздуха. Самая настоящая, пни ее, и пальцы обожжет болью.
Крутились барабаны, цветные сектора сливались. Мерцали весело кнопочки и оплетающие железный короб огоньки, автомат светился, как новогодняя елка. Внутри с аппетитным звоном перекатывалась мелочь. Рычаг ходил ходуном, и вся конструкция жизнерадостно пиликала и щебетала, а Смурновский чавкал, поедая сырую требуху.
В шесть Трофимов рывком встал с постели. Небо за окнами оставалось темным. Жена уютно сопела, прижав к животу подушку. Трофимов вздохнул и побрел в туалет.
Рычаг «однорукого бандита» вздыбился, лампочки пульсировали алым. По игровым линиям мотались мультяшные символы: фрукты, вишни, семерки, колокола, кровоточащие сердца.
В шесть шестнадцать Трофимов вышел из ванной, побритый и взбодрившийся. Еще пять минут понадобилось, чтобы одеться. Пока варился кофе, он сложил в пакет банки с кашей и мясом. Съел бутерброд. Кофе выпил на ходу — время поджимало. Проверил, на месте ли телефон, ключи и кошелек.
Жен они поцеловали одновременно: Трофимов — в губы, Смурновский — в глаза, с которых он срезал веки.
Журналист уронил канцелярский нож и выпрямился напротив слот-машины. «Однорукий бандит» трещал и сыпал монеты в металлический кармашек. Лампочки вспыхивали и гасли по цепи так быстро, что взгляд не поспевал за передвигающейся световой гусеницей, алой дразнящей змейкой.
Раньше Ян любил рисковать, умножал ставку на сто, жал Bet Max и молил Бога не остаться банкротом. Жена, эта визгливая сука, заставила его закодироваться, лишила удовольствия игры. Кастрировала, как кота.
Но бог, его личный бог фарта, вернулся и сиял ему, и пел, и звенел монетками.
Внутри кнопки запуска лопнул какой-то пузырь, и она окрасилась багрянцем. Из швов потекли ручейки, они соединялись у подножия машины. Выдающая деньги щель плюнула неровными белыми кружочками. Лепестки отрезанных век сыпались к ногам журналиста.
«Бандит» дребезжал и хихикал.
На окаменевшем лице Смурновского тенями метались символы.
Первая линия замерла. За ней — третья. И наконец средняя линия смилостивилась над игроком.
Три глаза внимательно смотрели на журналиста. Три страшных выпученных глаза мерцающего бога.
— Я победил, — прошептал Смурновский и мазнул по голому торсу окровавленной пятерней.
— Хорошего дня, любимый, — сказала Трофимову жена, не зная, что за порогом того ждет худший день в его жизни.
Трофимов обулся и вышел из квартиры. Он жил на пятом этаже. Девятиэтажки были такой редкостью в Варшавцево, что их называли «башни» и присовокупляли им номера от одного до семи. Седьмая башня находилась сразу за зданием рудоуправления.
В шесть тридцать пять Трофимов вдавил кнопку лифта. Вероятно, он думал о будущем Косте или будущей Мирославе, когда увидел Красного Человека. Красный Человек спустился с верхнего этажа. Он двигался плавно, мышцы переливались под лоснящейся кожей. Ладони и ступни оставляли на бетоне липкие отпечатки, с всклокоченных красных волос слетала красная роса.
Трофимов медленно повернул голову, вместе со всем, что в ней было: с долгожданным ребенком, любимой женой, праздниками, с мечтой о повышении и планами на будущее. И это все разлетелось в клочья, когда он увидел голое, влажное, ползущее на четвереньках существо, существо, которое он не должен был встретить в обычный будний день, в шесть тридцать пять утра.
Трофимов отшатнулся.
Остекленевшие глаза на красном лице смотрели безразлично. И Трофимов с ужасом узнал в воняющем мясным рынком существе своего соседа Яна Смурновского. Они встречались почти каждый день, здоровались и, если ехали вместе в лифте, обсуждали футбол. Они болели за «Барселону», а еще у Яна была чудесная
