Мимо, обогнув столпотворение, промчался розовый малолитражный «дэу».
Стас хихикнул и стал жадно глотать густую желтую жидкость.
В «мазде» приятно запахло лимоном.
— Дай! — потребовала Катя и вцепилась в питье.
Стас ударил ее локтем, даже не заметив этого. Ударил впервые в жизни.
Катя хлюпнула сплющенным носом.
Стас пил, пока не выронил бутылку. Согнулся пополам, по телу пошли судороги.
Катя победоносно вскрикнула и отобрала у мужа средство для мытья посуды. Зрачки Стаса закатились, изо рта шла пена.
Тем временем старичку удалось поджечь свой автомобиль. Оранжевое пламя охватило «жигуль». Старик, довольный, забрался на сиденье.
Огонь пожрал его редкие седые волосы.
Толстяк, точно мальчишка, приметивший веселую игру, побежал к пылающему «жигулю». Втиснулся рядом со стариком. Сгорая заживо, оба улыбались.
Улыбалась и Катя, озаренная пламенем пожара.
— Сейчас, сейчас, — сказала она городу на билборде и впилась губами в пластиковое горлышко.
Обе кареты скорой помощи приехали с юга, с тыльной стороны рекламного щита. Надя Паструшева, фельдшер неотложки, была в одной из них.
Недавно Наде исполнилось двадцать шесть, и в свой день рождения она узнала, что беременна. С тех пор ее терзал постоянный страх. Она трижды меняла решение относительно ребенка и сегодня утром твердо решила сделать аборт.
Причем сама, втайне от Гоши.
Она ведь помнила, как он рассказывал о своей бывшей, стерве, прокалывающей презервативы, чтобы залететь от него. Он никогда не поверит, что Надя действительно принимала таблетки. Она окажется еще одной стервой. Прощай, Гоша, прощай, работа, привет, родное село и папочка-алкоголик.
Плод внутри — вот все, о чем она думала последнее время, пока не увидела это.
Автомобили под кружащимися снежинками. Яркая кровь на асфальте. Искореженные трупы.
— Господи, что здесь случилось? — прошептала она, прикрывая ладонью лицо.
Завизжав тормозами, подлетел полицейский автомобиль. Заметались санитары. Надя приметила Гошу, бледного, сбитого с толку.
Усилием воли она заставила себя шевелиться.
У обочины, задрав вверх лицо, сидел подросток. Он извлекал из липкого красного плеча осколки и усмехался, вероятно, в состоянии шока.
— Есть живой!
Паструшева побежала к парню.
— Все в порядке, не трогайте рану…
Она осеклась.
Вовсе не осколки вытягивал юноша. Расцарапав ногтями послеоперационные швы, он тянул наружу спицы. Спицы, которыми хирурги фиксируют сломанные кости.
— Держись, — сказал Гоша, огибая Надю и склоняясь над раненым. Она едва ли услышала его. Медленно повернув голову, она посмотрела туда, куда смотрел подросток.
И увидела.
На рекламном щите было изображено длинное отвратительное существо, чьи глазки торжественно созерцали дорогу. Мгновение, и оно растаяло, вернее, исчезло видение Нади.
Листы оцинкованной стали отражали пламя.
В реальность фельдшера вернул подросток, коротко заоравший от боли и потерявший сознание.
Надя еще раз посмотрела на билборд и побежала к Гоше.
…Матай ссутулился на заднем сиденье «дэу». Он был доволен. Написанный одержимым художником пейзаж запустил правильные процессы. Если раньше Матай помогал сущностям проникнуть в наш мир сквозь расширяющуюся щель, то теперь они сами помогали ему отпирать дверь.
Сущности росли, обретали формы болезней и кошмаров и примитивный злобный разум. Как дети, отлученные от родителей, желающие вернуться в семью. Но хозяева многих сущностей умерли за прошедшее время, и им нужна была другая оболочка. Сегодня они получили ее благодаря картине, особому сочетанию цветовой палитры, образам, мазкам. Вселились в первых попавшихся людей.
Большинство сущностей были просто сгустками разрушающей энергии: находя оболочку, они тут же уничтожали и ее, и себя. Кровь и боль становились смазкой, ключ проворачивался легче, немыслимые механизмы поддавались. Но были и те, кто подчинял себе «родителя» для дальнейших целей.
Лилечка, его возлюбленное дитя, пыталась помешать ему. Он знал, он чувствовал ее присутствие, ее ауру. И свой вышедший из строя «запорожец» он относил на ее счет.
Лиля вставляла палки в колеса и опекала тех троих. Но как бы она ни была сильна, он гораздо сильнее.
Дверь распахнется. Скоро родится бог.
— Трогай, — велел Матай.
Рыжая певичка послушно сдвинула автомобиль с места.
Снег уже валил плотной стеной.
56
— Боже мой, ты посмотри на это! — Ника припала к подоконнику. Солнечный свет образовывал нимб вокруг ее взлохмаченной головы.
— Смотрю, — откликнулся он, потягиваясь.
— Да не на это, — Ника одернула подол футболки. — Хватит валяться, Ермаков.
Он спрыгнул с дивана, подошел к ней и положил ладонь на талию.
За окном кружили снежинки. Двор укутался в белое, и сугробы у лавочек, у фонарей и беседки росли. К вечеру, если снегопад не прекратится, город заметет.
— Может быть, все закончилось? — предположил он. — Закончилась черная зима?
— Хочется верить… — она потерлась об него носиком.
Кристаллы льда сияли и переливались, гипнотизируя.
— Какие планы на сегодня?
— Встречать Новый год, — сказал он беззаботно, внутренне опасаясь, что она станет спорить, апеллировать к совести. Пир во время чумы. Стихи после Освенцима. Оливье и безумие.
Она медленно кивнула.
— Я запеку рыбу.
Он удержал вздох облегчения. Не носиться по Варшавцево, не искать привидений, а праздновать вместе с этой красивой девушкой — вот чего ему хотелось в последний день года. И снег был хорошим признаком. Он отбеливал, очищал.
— Мама приглашала нас в гости, — сказал Андрей. — Давай посидим у нее, а после придем сюда.
— Давай, — они поцеловались, стоя босиком на прохладном полу. — Что тебе снилось? — спросила она.
Ему снилась степь, исчерченная древними письменами, и огромный силуэт во мгле. Извивающийся, взмывающий к небесам. Черные глаза сверкали из темноты. Неведомое приближалось.
— Я не помню, — сказал он, поправляя ее локоны. — А тебе?
— Я тоже забыла.
Она сняла футболку и, голая, юркнула в постель.
— Обниматься! — сказала она капризно.
Андрей залюбовался ее ухоженным стройным телом, шагнул вперед. В ворохе скомканных простыней завибрировал телефон. Не отрывая от
