— Мои друзья уже едут, — сказала она.
— Поздно, — ответил Женис, вытягивая из-за пояса спортивных штанов нож. В узком длинном лезвии играли красные и желтые всполохи, синие и зеленые.
Ника осознала обреченно, что ей предстоит умереть в этом душном подвале.
61
Он ничего не сказал Ларе. Ни жена, ни родители не слышали разговора: звонок застал его в туалете.
— Толь? — удивился папа. — Мы же скоро за стол садимся.
— Ермак под подъездом, — солгал он, застегиваясь.
— Пусть заходит.
— Да он не хочет. Мы выпьем по рюмочке, и я вернусь.
«Зачем ты врешь? Они должны знать, где искать твой труп».
— Где выпьете? — заморгал непонимающе отец.
— Толя? — позвала из гостиной Лариса.
— Прикрой меня, — шепнул Хитров и выскользнул из квартиры.
«Плохо, — сигнализировала интуиция. — Все очень плохо».
В шарах фонарного света роились снежинки. Остервенело дергался пластиковый павлин. Из кармана пел Лу Рид. Снова и снова звонила Лариса. Гаражный кооператив распахнулся, как пасть зверя, железным капканом скрипнули двери его гаража. Он вошел, выставив руку с куколкой.
Шева сидел в углу. Вспыхнувшая под потолком лампочка озарила его мерзкую морду, свекольную плоть с редкими вкраплениями чешуи. Змеиный мальчик обхватил лапами колени, поза обиженного ребенка. Пасть с иглами клыков напоминала глубокую нору.
По стенам, преодолев притяжение, ползали гадюки.
Желтые бельма Змеиного мальчика вперились в человека.
Хитров показал шеве куколку. Свой вариант распятия. На этот раз уродец не испарился, он продолжал сидеть и лизать свои ядовитые иглы.
«Ты похож на задницу», — брезгливо сморщился Хитров.
Никакого страха он не испытывал. То ли деревянная кукла забрала его фобии, то ли он сам незаметно победил их.
Хитров залез в машину. Змеиный мальчик склонил набок голову и проговорил:
— Ключ почти повернулся. Бог рождается.
«Жигуль» вырулил из гаража. Хитров не стал запирать дверь. Железо не остановит шеву, если тот соберется выйти. Но шева скорчился под стеллажом, и змеи вяло переползали со стены на стену. Низшие существа, они покорно ждали явления чего-то гораздо более могущественного и ужасающего.
«Дворники» скребли стекло. Обзор сузился, будто автомобиль ехал по туннелю, вырытому в гигантском сугробе. Фары вспахивали мглу.
Как он мог забыть?
Конец двухтысячного года. Черная, бесснежная зима.
Через два дня после неудачной попытки сжечь беседку они зашли к Ковач. Ника и ее мама прошмыгнули мимо. Саша сорвался, он снова начал колоться, он дрых в доме, внимая наркотическим снам.
На проселочной дороге ребят подкарауливал Солидол. У него был нож, возможно, он употребил вместе с Сашей. Он погнался за Андреем. По оврагу, по роще, в охвостье поселка. Андрей сбежал: затаившийся Толя видел, как Вова возвращается на Быкова несолоно хлебавши. Перепуганный Толя нашел друга в ничейном погребе, в прелой листве.
— Он ушел?
— Да.
«Надолго ли?», — подумали оба.
И побрели, подавленные, пустыми улочками частного сектора. У дома — у кирпичного дома Ковачей — они приметили девушку. Худенькая, со светлыми прямыми волосами, она вела себя странно: металась вдоль забора, стучала в калитку. Мальчики смотрели на нее издалека, их больше заботил жуткий Солидол и нож жуткого Солидола, а не эта незнакомая чудачка в одном лишь грязном свитере, которая, завидев их, стала махать руками.
«Наркоманка, — подумал Хитров. — Явилась за дозой, а Ковач дрыхнет и не спешит помогать ей».
Девушка похромала к мальчикам, она ничего не говорила, рот разевался беззвучно и хлопал по-рыбьи, глаза выпучились, лицо перекосила гримаса отчаяния. Запястья совершали энергичные па, словно они, а не голосовые связки тщились докричаться до подростков.
— Кто это? — пробурчал Ермак.
Только встречи с умалишенной не хватало им сегодня.
Мальчики таращились на приближающуюся, жестикулирующую девушку. И тут появилась четвертая участница представления. От сердца отлегло. Данный вопрос будут решать за них взрослые — у них и без того достаточно проблем.
По дорожке стремительно шла их библиотекарша Умбетова. Волосы женщины растрепались, штанины брюк собрались гармошкой над валенками, трепыхались полы мужской, надетой второпях дубленки.
И где она была, когда Вова несся за Ермаком?
Девушка не видела библиотекаршу, идущую наперерез, а увидев, завопила безмолвно и рванула к кустам, но было поздно. Умбетова с неожиданным проворством налетела на беглянку, смяла в охапку.
Челюсть Хитрова поползла вниз.
На его глазах чинная, горделивая Мадина Тимуровна волочила в березовую рощу брыкающуюся девчонку. При этом она восклицала:
— Никакой дискотеки, дорогуша! Никакой дискотеки, пока не сделаешь уроки!
Девчонка мычала и указывала на мальчиков.
— Вот я матери твоей напишу, — приговаривала библиотекарша, сгребая в кучу руки неадекватной девушки. — Она тебе даст дискотек!
Хитров перевел взгляд на рощицу. У берез топтался запыхавшийся Женис.
— Родственница, наверное, — сказал Хитров.
Ермак улыбнулся устало:
— У Мадины все родственники с приветом.
Женис помог маме, вдвоем они справились с дикаркой.
— А мне ее жалко, — сказал Хитров.
— Блондинку? — уточнил Ермак.
— Мадину. И сын бабахнутый, и эта… кто она там ей.
Ермак согласился. Такая родня не красит педагога. Мысли вновь оккупировал Солидол. О девочке они вспомнили тридцать первого числа. Библиотекарша подстерегла их в «Омене».
— Вы меня простите, — сказала она, — за тот спектакль. Неудобно получилось. Племянница моя — девка с характером, ей бы все гулять, учиться совсем не хочет.
— Я не знал, что с вами племянница живет, — сказал Ермак.
— Не живет, слава богу. Гостила у меня недельку. Уехала уже. Ну… — Умбетова потупилась, — вы уж не говорите никому, а то стыда не оберусь.
— Да что вы! — хором отозвались друзья.
— Вот и славно. Вы хоть книжки на каникулах читаете? Или забросили совсем?
Они соврали, что читают, и вышли из магазина в последний декабрьский день, в черную зиму своего заканчивающегося детства.
Хитров стер с ресниц влагу.
Вот что они забыли.
Шестнадцать
