– Похоже на то, – отвечает он и садится рядом на корточки. Я ощущаю его пристальный взгляд, но не в силах взглянуть на его лицо.
– Ты давно понял?..
– С тех пор, как ты проболталась про Джиджи и оленя.
Ничто в его голосе, ни одна нотка не намекает на то, как он реагирует на этот глюк в матрице. Я же, напротив, чувствую уязвленность, едва могу справиться с собой. Расцениваю его хладнокровие как непосредственный вызов.
– И тебе не пришло в голову со мной поделиться? – я свирепо гляжу на него. – Мы могли бы все рассказать, и ничего бы не произошло!
– Что рассказать-то? – качает головой Уэс. – Что во сне у нас одно сознание на двоих? После такого заявления нас точно запрут в психушке.
– Есть же лабораторные исследователи, врачи…
– …которые решат, что мы чокнутые, – прерывает меня Уэс. – Это если повезет. Хуже будет, если они поверят нашим словам? – Его презрительный смешок прозвучал жестоко и снисходительно одновременно. – Оптимистичный прогноз: возьмут у родителей разрешение и начнут ставить опыты. – Он сжал кулаки так, что побелели костяшки. – С меня, например, уже достаточно.
Несмотря на рост и отвагу, Уэс сейчас вдруг кажется маленьким мальчишкой. Он вздыхает полной грудью, трясет руками и проводит ладонями по лбу. Потом продолжает так тихо, что сквозь звуки дождя я едва его слышу:
– Я ничего тебе не сказал из-за страха, что проболтаешься.
И замолкает. Намеренно. Такую тишину нельзя нарушать. И я жду. Вскоре он поднимает взгляд и говорит:
– В одиннадцать я стал физически воспроизводить свои сны. Моя излишне религиозная мать не могла жить с демоном, который овладел ее сыном. Я мог разбить все тарелки в два часа ночи, открыть все окна в середине января, ведь мне снилось, что я пожарный и эвакуирую здание. Отчим стал отправлять меня в разные клиники для изучения. К тринадцати годам я сбился со счета, в скольких испытаниях участвовал. – Он снова глубоко вдохнул, прежде чем продолжить. – Очередная попытка закончилась комой.
– Что? – Я открываю рот от удивления.
– Экспериментальное лекарство под названием «Сонамбулюм». Я провалялся в отключке двести семьдесят восемь дней. Вот парадокс: в коме тело не двигалось, но я все помню.
– Ты был в сознании?
– Не совсем. Иногда понимал, что вокруг есть люди, но не мог им показать, что чувствую. Ни дотронуться, ни заговорить.
Тут я и сама вспоминаю этот временный синдром запертого человека, что испытала прошлой ночью, и вздрагиваю. Девять месяцев такого ощущения! Я и несколько часов перенесла с трудом.
– Так же как с Головешками?
– Нет, – кривится он. – Я бы с радостью поменял ту ситуацию на объятие Головешки. Здесь я знаю, что все кончится. А в той коме рождалось чувство пустоты. Я был один, лишь изредка осознавая присутствие вокруг людей. – Его губы плотно сжимаются. – Ты понимаешь, что значит быть одному? Не одиноким, нет, а когда на самом деле рядом никого нет?
Я пялюсь на тротуар.
– Полный отстой, – признается он. – Поэтому, когда очнулся, я сделал все, чтобы больше не оставаться одному. Пытался наладить отношения с родителями, хорошо учиться, чего бы это ни стоило.
Знакомая ситуация. Только так можно соблюсти хоть какой-то пусть и хрупкий, но баланс. Понимаю, передо мной одиночка, еще и с повышенной тревожностью.
– Получилось?
Уэс улыбается.
– Месяца два все шло отлично. Но однажды ночью я проснулся у плиты, газовые горелки вывернуты, все в огне. Через неделю меня перевели в закрытую школу, которая совершенно случайно оказалась всего в миле от клиники сна, где я ночевал, когда этого хотели врачи.
– А все школы, что ты сменил…
– Я делал так, чтобы меня выгнали. В надежде на то, что у моего дорогого отчима истощится запас экспериментов, на которые он меня подписывал. Но он всегда отыскивал новую школу, которая хотела заполучить его денежки… а поблизости и новую клинику.
– Уэс, мне очень жаль…
– Жалость тут ни к чему, – морщится он. – Я лишь пытаюсь объяснить, почему нельзя говорить другим, что с нами происходит на самом деле. Большую часть моей жизни на мне ставили опыты. Я почти целый год потерял из-за дряни, которую нельзя было давать никому, тем более ребенку, и меня все еще втягивают в эксперименты. Но теперь я наконец-то нашел лекарство, которое работает, и не собираюсь упускать этот шанс.
– Работает? – удивляюсь я. – Прошлой ночью меня парализовало! А перед этим приключился какой-то бред… Абсолютно реальная жуть во сне. Во сне, который я видела не одна. Я понимаю под словом «шанс» несколько иное.
Уэс приподнял бровь.
– Бред, жуть… это как по твоим личным ощущениям? «Ужас-ужас» или «терпимо»?
У меня глаза лезут на лоб. Он что, заигрывает? Мы ведь только что поняли, что у нас совместные сны…
– Согласен, эпизод с Головешками полная ерунда, – продолжает Уэс. – Но все остальное?
Протягивает руку, заправляет выбившуюся прядь мне за ухо. Я в мыслях переношусь в комнату смеха, где мы почти поцеловались, и заливаюсь краской.
– Разве не приятно хоть раз в жизни понимать, что твою спину кто-то прикрывает? – вздыхая, говорит он. – Что ты не один. Отлично ведь провели время. Разве нет?
– Может, и так, – стараюсь говорить серьезно, но улыбку сдержать не могу. Усиливается ветер, промозглый дождь брызжет мне в лицо: холодный душ – то, что сейчас надо. – Но это не нормально. Мы не должны шататься по чужим снам.
– Да, а еще мы не должны разыгрывать свои сны, когда сами в отключке. Но ведь так происходит. – Он встает и берет меня за руки. – Сара, я считал, что такой один. Что никто в мире никогда не поймет, через что мне приходится проходить. Но я встретил тебя. И теперь нас двое. – В его глазах сверкают искорки. – Мы родились другими, и всю жизнь нас за это наказывали. Сколько лет тебе было, когда ты впервые забралась во сне к родителям в кровать и причинила им физический вред? Сколько времени понадобилось, чтобы осознать: они тебя на самом деле боятся? – Он прикасается более смело, разворачивает мои запястья, чтобы рассмотреть. – Когда ты стала замазывать косметикой синяки, которые оставляют фиксаторы на твоей кровати? Признайся, тебя же тоже бесили лето и короткие рукава? Облегченно вздыхала с наступлением октября, так как свитера помогали скрывать правду?
Я отнимаю руки и растираю их, пытаясь уничтожить воспоминания, которые явно были общими.
– Не хочу тебя расстраивать, – глухим голосом признается он. – Просто обдумай все хорошо. Что, если действительно принять «Дексид»? Это же приемлемый риск. Что, если позволить плюсам перевесить минусы? Ты сама должна сделать этот выбор. И ты можешь избавиться от своих проблем. Как и я. Мне кажется, мы оба это заслужили.
– Ты уверен, что лекарство помогает? – снова задаю я тот же вопрос. – Я не стараюсь все усложнять, Уэс. Пойми, да, мы многое
