«Выпусти. Выпусти-выпусти-выпусти-выпусти!»
Это были не просто слова, а безустанная, отчаянная борьба за свободу. Весь ящик ходил ходуном, Никто бросало из стороны в сторону, и она пыталась сохранять равновесие с помощью крыльев, которые даже не могла расправить, воронята испуганно хлопали своими крохотными неокрепшими крылышками.
Ящик начал выскальзывать у меня из рук. Я пыталась его удержать, одновременно выдвинув обвязанный верёвкой локоть вперёд, а затем потянув назад так, чтобы получилось три резких рывка – условный сигнал бедствия. Аркус уже встал на колени рядом с ящиком, пытаясь помочь нам удерживать его более-менее ровно; наверняка почувствовал страх воронят.
Кахла оглянулась. Я поняла по её глазам, видневшимся через прозрачное пластмассовое забрало, что она тоже напугана. Она вглядывалась в туман, но, очевидно, видела не больше нас, другими словами – ничего.
Котёнок царапал крышку и стенки ящика, полностью выпустив когти. Я пыталась успокоиться, но всё равно чувствовала, что меня охватывает страх: я не понимала, почему он так себя ведёт, и была почти уверена, что он тратит слишком много кислорода. Может, расчёты оказались ошибочными и он уже начал задыхаться? Нет, Никто, несомненно, могла дышать и постаралась накрыть крыльями двух испуганных воронят – боролся только Котёнок, словно речь шла, по крайней мере, об одной из его девяти жизней.
Оставалось только одно – открыть ящик и достать его оттуда. Но только не здесь, на диких тропах, ведь он в такой панике, что вполне может просто выскользнуть и удрать без оглядки – а здесь за это легко поплатиться. Что, если он потеряется и я его никогда не найду? Или если нас всё же окутает газ?
– Нам нужно отсюда выйти! – что есть мочи закричала я, наугад показывая направление.
Кахла в восторг не пришла, но кивнула.
Мы выпали из туманов диких троп так же резко и неожиданно, как в тот раз, когда спасались от кровавого газа и очутились в парке с обезьянками. Но теперь не было ни обезьян, ни цветов, ни деревьев…
Земля по цвету напоминала черепицу – красно-коричневую, алую, оранжевую. Её покрывали плоские стёртые камни, хрустевшие под ногами. Здесь также только что встало солнце и некоторые камни были тёмными от росы.
Однако меня волновал только Котёнок. Распахнув защёлки, я сдвинула крышку в сторону, и в следующую секунду мой маленький котик прыгнул в мои объятия, пытаясь когтями продраться сквозь защитный костюм. Я открыла защёлкивающийся механизм и откинула назад «шлем космонавта», и в течение нескольких мгновений он просто прижимался к моей шее. Я ощутила, как сквозь тёплую чёрную шёрстку и хрупкие рёбрышки бьётся его сердце – тук-тук-тук, – словно ещё один пульс, быстрее моего в два раза.
– Да что с тобой такое? – прошептала я.
Он ещё не научился как следует рассказывать мне, о чём думает и чего хочет – в отличие от Кота, который в течение нескольких столетий носил в себе душу дикой ведьмы Виридиан и осознал, что люди плохо понимают тебя, если не пользуешься словами. Я просто ощущала страх Котёнка, его отчаяние и безмерное чувство одиночества, но не знала, как мне ему помочь.
– У тебя ведь есть я, – прошептала я. – А я – вот она, здесь.
Но, похоже, этого было недостаточно.
– Что с ним такое? – спросил Оскар.
– Он… боится и чувствует себя одиноким.
– Одиноким? – удивилась Кахла. – Но ведь он прилип к тебе как репей. Да и почувствовать себя одиноким в ящике вряд ли можно.
– Интересно, а у котов может развиваться клаустрофобия? – спросил Оскар. – Моя мама как-то застряла в лифте с мужчиной, который так запаниковал, что начал стучать как сумасшедший по стенам, а потом упал в обморок.
Я не могла ответить ни на один из их вопросов. Просто знала, что мой Котёнок несчастен.
– Мне больше не удастся усадить его в ящик, – сказала я. – Что будем делать?
– Во всяком случае, здесь мы оставаться не можем, – ответила Кахла. – Иначе ссохнемся как изюм. Если вы ещё не заметили, мы вообще-то посреди пустыни.
Она была права. Сначала я об этом не подумала, ведь мы стояли не на песке, а без песчаных просторов я пустыню не представляла.
Но оказалось, такое возможно. Куда ни взглянешь, повсюду виднелись эти камни цвета черепицы, а вдали – скалы, чуть помассивнее. Остатки росы уже испарились на солнце, но утро всё ещё было ранним. Я боялась даже подумать о том, насколько жарко здесь будет ближе к полудню.
Тут я услышала, как Никто что-то бормочет себе под нос:
– Абигайль. Артемида. Анастасия. Или… Беата… Нет, думаю, я не Беата. Клара, как думаешь, я похожа на Беату?
– Э… нет… в смысле да, если только тебе самой нравится.
Если честно, по-моему, я не очень её слушала. Широкая тёмная тень скользнула по красной земле. Когда я взглянула вверх, меня пробрала дрожь: на этот раз сомневаться не приходилось – в небе парил, зависая между нами и солнцем, гриф, и хотя до него было далеко, я невольно схватилась за руку. В мире существует огромное количество грифов, и причины думать, что это тот самый, не было никакой – на самом деле это было бы просто невероятно. Но мурашки, бежавшие по моей спине, с таким логическим рассуждением не согласились.
– Клара? – Кахла подошла ко мне вплотную. – Извини. Но у нас нет выбора.
Я слишком поздно поняла, что она собирается сделать. Она положила руку Котёнку на голову, и вдруг нас с ним пронзила ужасная, тошнотворная боль. А потом он обмяк у меня на руках. Не так, как до этого, когда изображал вялость, прикидываясь бедным маленьким страдальцем, нет – теперь он обмяк по-настоящему, напомнив безжизненную тряпичную куклу с болтающимися лапками, так что сложно было определить, дышит он или нет.
– Что ты с ним сделала? – произнесла я, глотая ртом воздух – мне вдруг самой стало трудно дышать.
– Я… немного зажала его жизненную струну. Но не выкрутила её и не оборвала. Он придёт в себя, но… наверное, не сразу.
Я не отводила от Кахлы взгляда. Она столько всего умела, что вполне могла бы сравниться с Бравитой. Или Ламией. И это сходство ужасало. Хотя я и знала Кахлу, иногда она меня пугала. Как-то тётя Иса сказала, что добро и зло не делятся на «или-или», они едины. В Кахле же было столько всего тёмного, трудного для понимания, опасного – того, что многие, наверное, назвали бы злом.
– Мне пришлось это сделать, – прошептала она, похоже почувствовав или
