– Вот ведь оказия, – прокряхтел он, вылезая на сцену. – Говорил я тебе: доиграешься, парень, ох, доиграешься! Скажи спасибо, жив остался. Да и все мы. Этель-то крепко спит, только храп стоит, а Кларисса вся извелась. Она мигом услышала, что чужие в театре.
– Так ты все слышал? – уточнил Олле, помогая ему подняться на ноги.
– Почти все.
– Зато мы ничего не слышали! – сказал Рехт за обоих Братьев. – К нам в общежитие ввалились эти ублюдки, отметелили, притащили сюда, а тут им отвесили денег цельный мешок! Как вы это объясните? – Он воинственно сложил руки на груди, что отнюдь не делало его более грозным.
– Приходил Крысиный король с людьми, забрал долю от выигрыша, велел отвезти Якоба в Иберию. Теперь мы у него на крючке, – коротко подвел итог Олле, потирая лоб. Вид у него был обескураженный.
– Не хотелось бы злорадствовать, но, кажется, тебе знатно прищемили нос. – Вольфганг явно был не из тех, кто умеет сочувствовать.
– Это первая моя встреча с Крысиным королем, чей титул лишь на то и годен, чтобы пугать детей на праздник в кукольном театре накануне Йоля, – вспылил Миннезингер. – Нахлебник стоков, паразит помоек, король в лохмотьях! Он еще попляшет… Таким, как он, не место в Хёстенбурге, и крысам дозволено быть лишь зрителями, но не актерами. Бред, бред… Так, кажется, теряют разум, узрев легенду во плоти… я выжгу их гнездо, я расколю их улей, я по ветру пущу прогнившее отребье…
– Олле, очнись. Успокойся, – твердо остановил его судорожные метания Павел. – Ты забыл? Мы и сами отребье. Мы преступники и должны скрываться. Что ты решишь?
Самопровозглашенный драматург застыл на несколько секунд и снова заговорил:
– Сейчас мы воспользуемся его предложением.
– Не думаю, что это было предложение. Скорее приказ, – по привычке поправил его Фабиан.
– Хорошо. Мы поставим метку и переждем бурю в Иберии. Затем вернемся. А после этого я заставлю Крысиного короля сожрать собственный хвост.
Из-за кулисы показался птичий профиль пожилой дивы в бледно-сиреневом пеньюаре.
– О-они уже ушли? Здесь безопасно?.. Ах, боги, мое сердце едва не выпрыгнуло из груди!
– Что будет с ними? – спросила Луиза. – Ни Вольфганга, ни Клариссу, ни Этель никто не ищет, никто не знает их лиц, и ничего дурного они не совершали. Какой им смысл бежать в чужую страну? А Пэр… еще нездоров.
– И я бы не хотел втягивать его в эту историю, – добавил Нильс. После визита Теодора он как-то съежился, уменьшился, состарился. – Не хочу, чтобы у мальчишки татуировка эта поганая была. Хватит с него…
– Решено, – кивнул Олле. – Вольфганг, ты сопроводишь дам в деревню жены Вербера. Ведь приглашение еще в силе?
– Конечно! – Павел посветлел лицом. – Как раз передадут Маришке деньги.
– И с вами Пэр. Я знаю, он будет возмущаться, верещать, но это мой приказ, и точка.
– Но как же… – Голос Клариссы дрожал, как и каждое облезлое перышко на воротнике ее пеньюара. – Я не уеду! Театр – мой дом! Я здесь провела почти всю свою жизнь, почти три дюжины лет… Это немыслимо.
Вольфганг обнял всхлипывающую актрису, а она была так поглощена своим горем, что даже не заметила этого и не оттолкнула его.
– Послушай, Кларисса, – обратился к ней Олле. – Здесь никого не должно быть, когда придет полиция, а может, и солдаты. И в лучшем случае они отведут тебя в ночлежку, к бродягам и побирушкам. Ты этого хочешь?
– Нет, не этого, – пуще прежнего разрыдалась дива, – не этого! Я хочу, чтобы все было по-прежнему, как раньше. Мы все жили вместе, в мире и покое…
Павел решил попробовать утешить ее:
– Нет места более мирного и покойного, чем Маришкина деревенька. Честно! – пробасил он. – Речка Флог там уже не такая бурная, как выше в горах, а течет смирно, блестит вся. Луга там зеленые-зеленые, что твои туфельки с бантами, и лежат они, как только взгляда хватает. Сойки и соловьи поют – заслушаешься, а когда из-за гор показывается рассветное солнце… залюбуешься. Эх, нет ничего лучше! Сейчас как раз лето настает, это самое доброе время, самое радостное. Встретит вас Маришка, побежит навстречу, кудряшки золотые так и прыгают. Скажет: «Ну вот ты и дома, мой хороший!» – Тут он замолчал и отвернулся.
Через несколько тихих минут все покинули сцену. До рассвета было еще далеко.
***«Они стерпели, и я стерплю», – думала Луиза, пока шило раз за разом прокалывало ее кожу. Зубы она сжала так, что те, казалось, должны были вот-вот раскрошиться. От кольщика пахло перегаром и немытым телом. Он склонился к самой ее ноге, свесив сальные патлы, и крепко держал, чтоб не дергалась. Олле был рядом и держал девушку за руку. Его пальцы она тоже стискивала до хруста, будто это могло хоть немного ослабить боль.
Как оказалось, Чайка уже имела метку и даже продемонстрировала След людям Короля, хотя наотрез отказалась объяснять, где и при каких условиях получила его.
Луиза была последней, кто решился. В Хёстенбурге нельзя было оставаться, к тому же она боялась оказаться в одиночестве и потерять друзей. Потерять Чайку, Братьев, Павла, Олле и даже заносчивого Фабиана. Даже озлобленного на весь свет Нильса. Ей стало немного жаль его после встречи с Теодором.
Шило, забивавшее чернила под кожу, мерно поднималось и опускалось, точно игла в швейной машинке. Луиза едва сдерживала стоны – ей было стыдно показывать слабость.
– Держись, Луковка, – ободряюще бормотал Олле. – Потерпи, милая…
Наконец пытка прекратилась.
– Все, – буркнул угрюмый кольщик и небрежно отер ступню Луизы от остатков чернил и выступивших капелек крови. – Чистой тряпкой обвяжи. И чесаться не смей, – он повторил те же слова, которые сказал и остальным до нее.
Грубый, топорно выполненный рисунок был теперь прямо под выступающей косточкой щиколотки: узкая лапка с четырьмя когтистыми пальчиками чернела на фоне островка покрасневшей, раздраженной кожи. Почему именно крысиный след? Не потому ли, что его не так-то просто увидеть, если не знаешь, где искать? Или потому, что крысы всегда живут неподалеку от людей и питаются тем, что удастся украсть? Как бы то ни было, след останется с ней навсегда, на весь остаток ее непредсказуемой жизни. Если только она не потеряет ногу в своих путешествиях…
От этих мыслей Луизу передернуло, и, неверно ступая, она поспешила покинуть комнату, где делали татуировку. За дверями ее поджидала Чайка.
– Живая? – с сомнением в голосе осведомилась подруга.
– Почти. И как ты это вынесла? Ужасно больно…
Миниатюрная картежница как-то странно посмотрела на нее, а затем взяла за руку и потянула в одну из гримерок. Там она прикрыла дверь и разулась.
– Только не вопи! – хмуро предупредила она.
Облизнув большой палец, она потерла край татуировки, и он тут же стал размазываться, стираться.
– Но она… не настоящая! Чайка, почему?
– Его люди… Это они
