Мелкая согласно мотнула челкой и деловито уточнила:
– Обед? Я могу лагман быстро подогреть.
– Душ и в койку… – простонала Софья, сдирая с себя куцее пальто. – И не кантовать…
Я принял пальто и кивнул Мелкой:
– Дай ей полотенце. И застели диван, ей не до того сейчас. А твой лагман я и сам с превеликим удовольствием еще раз поем.
Лицо Мелкой словно осветило солнцем. Она застенчиво добавила:
– Я как раз лепешки испекла…
Я восхищенно цокнул:
– Достанется же кому-то сокровище.
И пошел на кухню. Вслед мне хмыкнули в два носа.
Суббота 18 марта, ранний вечер
Ленинград, улица Фрунзе
Софья продрыхла больше суток, но, когда выбралась из кровати, ее уже не пошатывало из стороны в сторону. Дошла до туалета, потом жадно выдула несколько стаканов чая и уже собралась даже затеять что-то вроде стирки своего белья: взяла крупную терку и принялась строгать хозяйственное мыло, но тут приехал я и со словами «совсем сдурела» загнал ее обратно под два одеяла.
С легким раздражением посмотрел сверху вниз на неугомонную девицу и честно предупредил:
– Ну, готовься, сейчас буду исполнять свой долг.
Глаза у Софьи начали округляться, и даже зубы перестали мелко постукивать друг о друга.
– Врачебный, – уточнил я после короткой паузы и пошел за помощью.
Мелкая пристроилась за моим плечом с включенной настольной лампой, я нацелил ручку столовой ложки Софье в рот.
– Деточка, скажи дяде «а-а-а»…
– Да что ты там поймешь?! – слабо отнекивалась она.
– Не упрямься, девонька, – настаивал я.
– А-а-а-а-а-аа… – протяжно сдалась Софья.
– Так… – оживился я, вглядываясь в отечную и гиперемированную глотку, – ага…
Убрал ложку и скомандовал Мелкой:
– На зубы посвети, кариес заодно проверим.
Софья торопливо лязгнула челюстями и плотно сжала губы.
– Понятно, – сказал я, распрямляясь. – Ну что: ангины, слава богу, нет, честный грипп. Обойдемся без уколов.
– Свет убери, режет. – Софья прикрыла глаза ладонью.
Мелкая покосилась на меня. Я кивнул, и в комнате потемнело.
– Пить, пить и пить. И лежать. Есть будешь?
– Я кашу рисовую на молоке сварила, – торопливо вмешалась Мелкая. – Жиденькую.
– Спать! – Зубы Софьи опять начали выбивать костяную дробь.
– Спи, – кивнул я и подоткнул одеяло, прикрывая ей плечо.
Пощупал горячий лоб: было где-то чуть за тридцать восемь.
– Спи, – повторил отступая. – Тома сейчас тебе банку с питьем принесет.
Софья буркнула что-то неразборчивое и, отвернувшись к стене, натянула на голову одеяло.
Мы прошли на кухню. Я приподнял чайник, проверяя, есть ли в нем вода, и поджег конфорку.
– А… – предложила Мелкая, указывая на холодильник.
– Не буду, – качнул я головой.
По ее лицу скользнула тень огорчения, и я приобнял ее за талию.
– Ты не забыла, – с легкой улыбкой наклонился к ее виску, – мы сегодня приглашены на ужин? Мне положено быть на нем голодным. Тебе, кстати, тоже. Мама иного не поймет.
Я сложил губы в трубочку и тихонько подул в подставленное ушко. Мелкая хихикнула, поежившись, а потом потерлась скулой о мое плечо и замерла.
Поход в семью ее волновал. Я назвал ее сестрой и даже представил в этом качестве своей Томке, но родители – это же совсем другое… Заяви им такое, и всем может стать только хуже. Это было понятно мне, это было понятно Мелкой, но все равно такое умолчание отбрасывало на нашу жизнь длинную стылую тень: попав в нее, мы обнаруживали вдруг, что стоим над обрывом.
Подбадривая, я легонько провел ладонью по узкой девичьей спине, от талии к лопаткам, и отпустил. Пообещал, отходя:
– Завтра весь день будем по магазинам бегать, имущество сюда подтаскивать, вот там ты меня и покормишь, да не один раз. А пока – на, сходи примерь. – И я достал из сумки сверток.
С вещами у Мелкой было туго, особенно с бельем. Я даже успел пожалеть, что нет больше под рукой такого удобного Гагарина. Появляться же на Галере я себе строго-настрого запретил и теперь долго буду обходить ее по другой стороне Невского. Но был ведь еще «Альбатрос» для морячков, и можно было бы без особого риска купить белую книжечку отрывных чеков ВТБ, в народе называемых бонами, да зайти туда за импортными «недельками»…
Можно… Но меня словно за шиворот держало ощущение какой-то неправильности. Извертелся поздним вечером в кровати, пытаясь понять умом, в чем подвох, а озарило меня уже ночью, в короткой дреме, когда приснилась Мелкая.
Я увидел ее со спины, на фоне уходящих к далеким горам ярко-салатовых рисовых полей. Слегка покачивали под ветерком своими разлапистыми ветками редкие кокосовые пальмы. В придорожной канаве, заполненной ленивой проточной водой, лежали, опустив на красную дорогу тяжелые головы, буйволы.
Мелкая стояла в привычной темно-коричневой школьной форме, лишь на запрокинутой к небу голове была коническая шляпа из пальмовых листьев, потертая и выгоревшая на солнце. Сначала было тихо, и я не сразу понял, куда она смотрит. Потом со стороны гор донеслось слабое жужжание. Я пригляделся – то стайкой зеленых стрекоз летели миниатюрные издали вертолеты. Они пошли на нас по широкой дуге, лопасти винтов вращались с огромной скоростью. Миг, и в жужжание вплелись новые звуки. Я увидел в дверях крошечные вспышки. Пулеметчики стреляли короткими злыми очередями, головы их были не больше карандашных точек.
Стало жутко, словно начитался Стивена Кинга на ночь глядя. Я изо всех сил взмахнул рукой, сметая Мелкую в канаву, и проснулся от боли, саданув кистью по стене.
– Ухх… – с облегчением потряс в воздухе рукой.
Размял ладонь, проверил пальцы. Сквозь зубы обложил Штаты. Вот тут-то ассоциативные цепочки вдруг и замкнуло:
«Ох-х… Какой на фиг воспитатель совершенного советского человека и спекулянты на Галере?! Какая перекупка бон у „Альбатроса“?»
Несмотря на ноющую боль, я почувствовал облегчение, словно только что прошел по самому краю замаскированной волчьей ямы и лишь потом узнал о ее существовании.
«Не-не-не… Хорошо, что не успел
