И он посмотрел на меня, словно припоминая что-то давнее, личное.
– Андрей, вы чувствуете себя математиком?
Я задумался.
– Смотря какой смысл вами в это вкладывается. Вряд ли вы имеете в виду способность решать сложные задачи.
– Верно, – улыбнулся он неожиданно открыто и развел руками, – я, к примеру, вообще не люблю решать сложные задачи. Поэтому сначала делаю их легкими.
– Это – особый талант, полагаю. Ну… Не буду гадать. Подскажете?
В глазах Гельфанда внезапно вспыхнул огонек фанатизма. Он наклонился вперед и, рубя ладонью воздух, жестко отчеканил:
– Математик – это тот, кто не может не заниматься математикой.
Я заторможенно кивнул.
– И? – Он словно пришпилил меня взглядом.
Я понял, что соврать невозможно. Да и не нужно.
– Нет. Пожалуй, нет. У меня есть еще важные интересы, и… Я не готов ими жертвовать.
– Да нет же! – Он раздосадованно жахнул кулаком по столу. – Речь не идет о том, чтобы математика была единственным увлечением!
– А! – воскликнул я, прозревая. – Понял!
– Ну?!
– А не знаю. Не пробовал пока.
Он откинулся на спинку, чему-то довольно улыбаясь.
– Много математикой занимаетесь? – спросил с сочувствием.
– Почти все свободное время.
– Совет хотите?
– Конечно!
– Займитесь всерьез бальными танцами.
На какое-то время я подвис.
– Хм… Может быть, это самонадеянно с моей стороны, но, думаю, я вас понял. Вы знаете, тогда я вам соврал. Еще я шью одежду. Вот, к примеру, штаны и пиджак на мне.
– О, как интересно! – Он даже выбрался из кресла и, подойдя, отогнул лацкан моего пиджака. Разглядел швы, довольно поцокал и потрепал по плечу. – Тогда все в порядке, Андрей. Не бросайте ни в коем случае!
Я польщенно кивнул. Приятно, черт побери!
Он величественно опустил себя в кресло.
– Израиль Моисеевич, я тут на одну изящную вещицу набрел… Хочу спросить, не встречали ли у кого-нибудь? Не взглянете?
– Давай, – махнул он покровительственно.
Тремя короткими фразами я изложил АВС-гипотезу. Гельфанд прикрыл глаза и погрузился в раздумья.
Я замер, чуть дыша. Сколько в нем осталось от гения? Все-таки ему уже за шестьдесят. Для действующего математика – это, к сожалению, много. Увидит ли всю многомерность гипотезы?
Ожидание затягивалось. Минута шла за минутой, а Израиль Моисеевич все так же неподвижно сидел в кресле, лишь чуть заметные подергивания глазных яблок выдавали движение его мысли.
Единственным источником звука в комнате стали древние напольные часы в углу. Я стал наблюдать, как раскачивается, рисуя совершенную циклоиду, матово поблескивающий диск маятника. Спустя короткое время в уме, безо всякого усилия с моей стороны, начала, изумительно попадая в такт, раскручиваться система дифференциальных уравнений, описывающая это колебание.
Потом мысль моя скользнула глубже. Сколько десятилетий этот старинный механизм безучастно пропускает бесконечное время через фильтр настоящего момента? Время, столь разное в ощущениях каждого конкретного человека в отдельности и единое для человечества в целом? Титаны создали эту кинетическую скульптуру для овеществления хода вечности, сделав его наглядным и зримым…
Когда раздался голос Гельфанда, я невольно вздрогнул.
– Ты хоть понял… – Слова выпадали из него тяжелыми глыбами. – Понял, что нашел?
– Думаю, что да. – От волнения я облизнул нижнюю губу. – В первую очередь это – перекресток, где аддитивность встречается с мультипликативностью. Сюда же сходятся некоторые другие гипотезы, оказываясь частными случаями этой. Например, Морделла или даже Великая теорема Ферма. Если вот эта гипотеза окажется верна, то Ферма доказывается отсюда буквально в три строчки. Смотрите…
– Стой! – вскрикнул он резко и добавил уже намного тише: – Я сам.
И он забормотал, лихорадочно чиркая по листу:
– Так… Сразу берем эн больше шести… только взаимно простые… положим эр равное двум… – Шепот его постепенно опустился до беззвучности. Спустя минуты три он оторвался и с сожалением помотал головой: – Нет, Андрей. Вижу, что если тройки Ферма есть, то их не больше конечного числа. Это и правда – сильный результат. Но не сама теорема.
– А если, – произнес я вкрадчивым голосом искусителя, – использовать дополнительное предположение о том, что исключительных троек для эр равно два нет вообще, то…
– Доказать это сможешь? – вскинулся он.
– Да запросто, – отмахнулся я.
– Ладно, – удивительно легко принял он это на веру, – тогда… Тогда… Тогда – ух!!! Ух, ну ты и засранец молодой! Красота, простота, точность и безумие идеи – все есть! – Он восхищенно покрутил головой, а затем закинул руки за голову и оглядел меня уже знакомым по Гагарину хозяйским взглядом. – Андрей, – по-акульи ласково улыбнулся он, – а давайте напишем об этой гипотезе статью! Я вижу, как отсюда доказывается гипотеза Пиллаи, и далее гипотеза Каталана.
Чего-то подобного я ожидал, поэтому взял мимику под контроль (только бы не ухмыльнуться!) и с почтением сказал:
– С удовольствием. Иметь одну совместную статью с Гельфандом – это большая честь.
Слово «одну» я чуть выделил, и он с подозрением посверлил меня взглядом, но лицо мое было безмятежно, и по его губам скользнула тонкая улыбка.
– Как назовем, коллега? – уточнил деловито.
Коллега! Лепота, да и только.
– Может быть, АВС-гипотеза? – закинул я удочку.
– Нет-нет-нет, – решительно пресек он мой идеализм. Для виду помолчал, якобы обдумывая, и веско подвел черту: – Ее будут называть гипотезой Гельфанда – Соколова! Звучит, правда? Как тебе?
Очень хотелось в ответ нахамить. Но я сдержался, лишь вдохнул поглубже и, пока воздух омывал легкие, схватил первый пришедший в голову кватернион и сконвертировал его в матрицу. Полегчало.
Да и, если подумать, все равно не мое.
– Согласен, – кивнул я.
Глава 13
Четверг 13 апреля 1978 года, утро
Ташкент
Обидно – к нашему приезду в Ташкенте резко похолодало. Еще три
