Лукас спал под гнетом запаха хлорки. Гравитация была суровой, гравитация была безжалостной, но он с нею уже познакомился. Малые недуги пытались взять его измором. Глубокий, влажный кашель напоминал безнадежный катар пылевиков. От изменений в воде и диете наступила диарея. Аллергия за аллергией наделили его ринитом и зудящими красными глазами. Вставать он должен был медленно, чтобы кровь не отхлынула от головы. Его ноги отекали. Инвалидное кресло. Мучительная боль в моменты, когда приходилось наклоняться. Он не понимал ни слова из того, что говорили вокруг. Это был не знакомый ему португальский, измененный испанским, позаимствовавший сотню слов и фраз из тридцати языков. Акцент был странным, и когда он попытался заговорить на глобо, в ответ лишь подняли брови и покачали головой.
От мяса у него были ужасные спазмы.
Сахар в соусах, напитках, хлебе.
Хлеб. Его желудок взбунтовался от такой пищи.
Лукаса охватила уверенность, что его тренер, его слуга, его молодые и очаровательные личные ассистенты из ВТО шпионят за ним.
– Мне надо работать, – пожаловался он доктору Воликовой.
– Терпение.
На следующее утро слуга попросил его принять душ и побриться, помог надеть достойный костюм. Удобно устроил его в инвалидном кресле. У двери Лукас прихватил трость с серебряным набалдашником, которую вытребовал. Когда он проглотил гордость и принял кресло, в котором нуждался, трость стала театральной принадлежностью. Слуга провез его в кресле по коридорам без окон и по телескопическому трапу, ведущему в цилиндр, полный кресел.
– Что это? – спросил Лукас Корта.
– Самолет, – сказал слуга. – Вы едете в Рио.
* * *Облака его ошеломили. Они лежали вдоль океанского края мира; полосы и слои, которые разбивались на полосочки, россыпь точек, штрихи, и все они двигались, пребывая на самой грани его способности воспринимать перемены. Он ненадолго перевел взгляд на огни, которые загорались дом за домом, улица за улицей, и когда он снова посмотрел на облака, они изменили форму. Мотки сиреневой пряжи, пурпурные по краям; пурпурный темнел до цвета синяка по мере того, как свет в небе угасал, до индиго и оттенков синего, для которых у Лукаса не было названий и прошлого опыта. Почему люди занимаются чем-то еще, кроме наблюдения за облаками?
«Вечером жара будет терпимая», – сказали ему работники отеля. Номер-люкс был удобный и хорошо оборудованный. Токинью спокойно подключился к местной сети, хотя Лукас не сомневался, что десяток систем слежения сообщали о его словах и действиях сотне наблюдателей. Он работал обстоятельно и продуктивно, организуя телефонные конференции и встречи лицом к лицу, но время от времени отвлекался на окно, улицу и марево, которое превращало ее саму и спешащие по ней автомобили в ртуть, на океан и острова, и волны, марширующие по пляжу. Он никогда не страдал клаустрофобией на Луне. Этот угловой люкс в легендарном отеле «Копакабана Пэлэс» был позолоченным угнетением.
По вечерам, когда жара спадала, он проводил время в спа-бассейне. «Ищите воду», – сказал ему Фелипе. Лукас чувствовал, как груз гравитации спадает с плеч, когда он сбрасывал одежду, которая раньше никогда не казалась тяжелой, и плавно опускался в бассейн на балконе. Он был снаружи, на воздухе, в мире. Вид был великолепным. Переместившись вправо, он видел фавелы, взбирающиеся на холмы позади него. В тускнеющих сумерках огни, озаряющие окна, улицы и лестницы выглядели беспорядочной разноцветной паутиной; хаотичный контраст со строгими узорами Копы, аккуратными и зажатыми между Табажарас и океаном. Паутину огней нарушали пятна тьмы в тех местах, где склон не поддался даже изобретательным строителям неофициального трущобного города. Или вырубилось электричество. На площади в несколько квадратных километров жил миллион человек. Их близкое присутствие успокаивало Лукаса. Фавелы, надвигавшиеся все ближе с каждым днем, обрастая домами, квартирами, пристройками, напоминали ему поделенные на ярусы квадры Жуан-ди-Деуса; огромные, километровой глубины каньоны Меридиана.
Официант принес ему «мартини». Лукас сделал глоток. «Мартини», конечно же, сделал то, для чего предназначался. Это был самый дорогой джин в отеле, но все равно стандартный, массового производства; вермут был из ограниченной партии, но все равно коммерческий. Массовые напитки для массового потребителя. Лукас не мог наслаждаться напитком, не будучи уверенным в том, что никто другой в двух мирах не пьет то же самое, что и он.
Свет почти исчез в темнеющем индиго. Бокал Лукаса застыл у рта. Свет на восточном краю мира распространяется из-под горизонта. Серебряная губа поцеловала океан. Лукас смотрел, как Луна восходит из моря. Каждый миф, каждое суеверие и богиня: он поверил во все. Вот оно, истинное божество. Луч света протянулся через океан от Луны к лунному человеку. Луна поднялась над морем целиком. Она являла собой убывающий серп: «оле ку кахи». Дни лунных месяцев впечатались в память Лукаса, как это было со всяким, кто родился на Луне, но он никогда не понимал их так, как сейчас; они были названы теми, кто с Земли глядел на Луну с ее изменяющимися фазами.
– Ты такая маленькая, – прошептал Лукас, когда Луна поднялась целиком над препятствием в виде горизонта и оказалась в небе одна. Он мог накрыть большим пальцем свой мир-полумесяц и всех, кого знал и любил. Лукасинью исчез. Моря, горы, великие кратеры, города и железные дороги исчезли. Миллиарды отпечатков, оставленных человечеством за семьдесят лет на Луне. Исчезли.
Лукас увидел Леди Луну такой, какой ее видела его мать почти век назад: Йеманжа, ее личная ориша, торящая серебристый путь через море и космос. Только это Адриана и видела, это единственное лицо Доны Луны, переменчивое, но никогда не отворачивающееся. Его представления перевернулись вверх тормашками. Земля была безжалостным, сокрушительным адом. Луна была надеждой. Маленькой, тусклой надеждой, которую мог затмить поднятый большой палец, но эта надежда была единственной.
Облачная нить проплыла на фоне полумесяца, окаймленного серебром. Небо вокруг Лукаса Корты увеличилось в размерах. Луна не была безделушкой на краю мира. Она была далекой и недостижимой. Облако, пересекающее ее лик, выглядело красивым и одиноким.
Теперь наступила полная тьма, и глаза Лукаса, приспособившиеся к темноте, сумели разглядеть очертания наклоненного полумесяца. Моря Изобилия и Нектара, напоминающие боксерскую перчатку с оттопыренным большим пальцем, ладонь Моря Спокойствия, часть запястья – Моря Ясности. «Перчатка от скафа», так это называл лунный народ.
