С одеждой уже не было напряженно, но поскольку они редко ездили в Лондон и на светские мероприятия, то не особенно заботились об этом. Вероника носила твидовую юбку, оставшуюся еще со школьных времен, и старенький свитер, Валери – комбинезон, как у мистера Лонгстрита. Но мистеру Лонгстриту он шел больше: лодыжки Валери виднелись между короткими штанами и рабочими ботинками. Повязка на его глазу была такой же пыльной, как и он сам, и Вероника подумала, что надо бы ее заменить.
– Какой ты смешной, Валери!
Он коснулся полей шляпы и кивнул ей:
– Миледи…
– Да ладно!
Вероника ткнула в Валери пальцем, а он ее обнял.
Особо забавным был тот факт, что все называли Веронику «миледи», но никто не знал, как обращаться к Валери. Конечно же, не «ваша светлость». «Сэр» звучало слишком по-королевски. Он даже не был мистером Селвином, Вероника вернула себе девичью фамилию, дабы отдать дань истории Свитбрайара. Многие благородные семьи имели двойную фамилию, но Ширак-Селвин или Селвин-Ширак было неудобно выговаривать. Вообще-то Валери был мистером Шираком, но он никогда не слышал, чтобы его так называли. Прислуга называла его мистером Валери. Большинство людей в окрестностях не обращались к нему по имени вообще.
– Я принесла сэндвичи, – сказала Вероника, легонько отталкивая его и открывая сумку.
Уна тут же начала тереться о ноги Вероники и вилять хвостом. Валери, похоже, тоже был не прочь перекусить.
– Может, угостим мистера Лонгстрита?
– Конечно.
Валери устроился на доске, лежавшей на двух камнях. Вероника дала ему сэндвич и, опасаясь заноз, аккуратно присела рядом. Она тоже взяла сэндвич, отломила от него кусочек и дала Уне.
Валери откусил от сэндвича с сыром и ветчиной приличный кусок и начал с аппетитом жевать, как мужчина, который хорошо потрудился.
– Мне нужно кое-что сказать тебе.
На коленях Вероники остался нетронутый сэндвич, не считая того, что она дала Уне, которая теперь настойчиво пыталась выманить остаток.
– Что такое? – с полным ртом спросил Валери.
– Я ходила к мистеру Маунтджою сегодня утром.
Валери посмотрел на нее. Его брови вопросительно приподнялись.
– Что он сказал?
– Он сказал… – Вероника замолчала, так как ей было неприятно это говорить. – Он сказал, – сделала она еще одну попытку, – что со мной что-то не так. Что я, возможно, никогда не смогу иметь ребенка.
Рука Валери с недоеденным сэндвичем опустилась на колено. Он отвел взгляд, и Вероника поняла, что он пытается скрыть разочарование.
– Мне очень жаль, Валери. Je suis désolée[88].
Он ответил по-английски, как делал всегда, стараясь скрыть свои чувства.
– Это не твоя вина, – сказал он и, отложив сэндвич, прижал ее к себе.
Но это была ее вина. Вероника прекрасно знала это. То, что она сделала во время войны… Она причинила себе вред, и ее тело так и не оправилось от этого. Она чуть отстранилась, чтобы он не почувствовал ее боли.
Валери выпустил ее из своих объятий.
– Мы есть друг у друга, Вероника.
– Да, но я знаю, как сильно ты хочешь ребенка.
– Я много чего хочу. – Он наклонился и поцеловал ее в лоб. – Ты не должна волноваться. Возможно, этому просто не суждено случиться.
И Валери снова принялся за сэндвич, но уже не с таким энтузиазмом – похоже, его аппетит поутих.
Но ведь это случилось! Тогда, впервые. Это произошло, но очень некстати. У нее не было другого выбора.
А теперь…
Вероника поднялась, так и не съев свой сэндвич.
– Пойдем, Уна, – сказала она, – отнесем сэндвич мистеру Лонгстриту. А потом…
Она взглянула на Валери. Он хотел что-то сказать, но Вероника покачала головой:
– Нет, увидимся за ужином.
– Вероника…
Она махнула рукой и отвернулась, чтобы Валери не увидел, что ее глаза блестят от слез.
Когда они отошли, она заметила, что Уна больше не бежит вприпрыжку. Хвост собаки волочился по земле, а сама она еле тащилась за хозяйкой. Вероника подумала, что если бы у нее был хвост, то он бы волочился точно так же.
* * *Вероника выскользнула из теплой постели, когда звезды подсказали ей, что уже полночь. Уставший Валери крепко спал и даже не пошевельнулся, когда она вышла из спальни и пробралась по коридору к лестнице на чердак. Уна последовала за ней. Комнаты для прислуги находились на первом этаже в дальней части дома, что давало им доступ к саду, гаражу и кухне. Только у Ханичерча была комната на втором этаже, но она находилась там же, чтобы тот мог присматривать за слугами.
По просьбе Валери Вероника спрятала корзину на чердаке среди сундуков, перевязанных шпагатом картонных коробок, старой мебели и потертых саквояжей. Сейчас она поднялась по ступенькам и не включала свет, пока собака тоже не оказалась в комнате. Заперев дверь, Вероника дернула за шнур, который вел к обычной лампочке. Она зажглась, осветив пыльное, захламленное пространство. На всякий случай Вероника подставила стул к двери и достала корзину из тайника. Уна наблюдала за ней из тени.
У нее не было ничего, чтобы наложить заклятие: ни воды, ни трав, ни соли, ни свечей. Вероника не осмеливалась собирать подобные вещи после того, как дала обещание Валери. Она уже долгое время не соблюдала саббатов – ни больших, ни малых. Она не заглядывала в хрустальный шар с того момента, как Валери его нашел.
Шар мог дать или не дать ответ, но нужно было хотя бы попытаться.
Вероника развернула его и положила на деревянный пол. Потом опустилась на колени, обхватила его руками и негромко заговорила:
Богиня-Мать, ты внемли мольбе,Пусть вина предается забвению,Ниспошли малыша в утешение мне,Твоему я вверяюсь велению.Вглядываясь в шар, она произнесла это заклинание трижды по три раза.
Ничего. Шар, который раньше оживал, когда она находилась поблизости, иногда сам по себе теплился светом, привлекая ее внимание, показывал ей души предков, управлял ее робкими шагами, когда не у кого было спросить совета, теперь не откликался. Его поверхность выглядела потускневшей и мутной, и ничего не сияло внутри.
Вероника ждала, с грустью глядя на шар.
– Я не хотела отказываться от колдовства, – бормотала она, – но Валери умолял меня… У него было так много потерь, столько боли… Я подумала, что нужно поддержать его. Он так беспокоился…
Ее тихий шепот, казалось, пронизывал пыльный чердак. Вероника не знала, к кому она обращается. Наверное, ко всем женщинам, когда-либо владевшим шаром, взывавшим к нему, надеявшимся на него.
Она вспомнила Олив, Роуз и Елизавету и то, как на шабаше шар буквально пылал внутри. Конечно, тогда у них были травы, соль, свечи и все, что предписывалось гримуаром.
Вероника не знала, что делать. Конечно, в гримуаре должно быть заклинание плодородия, но его трудно читать даже при хорошем освещении, а на чердаке об этом не
