Двери не было и в другом вагоне тоже. Можно, конечно, обойти весь поезд, но я был уверен в бессмысленности этого занятия.
Стоило мне захотеть вырваться наружу, двери исчезли (даже если они и имелись когда-то). А может, их и вовсе не было, вместо них была лишь имитация, подделка.
Из поезда нет выхода. Оказавшись здесь, ты не сможешь уйти. Я понял это отчетливо и ясно. Но верить отказывался.
Хорошо, пусть дверей нет. Но ведь есть окна, которые можно разбить. И есть еще кое-что, о чем я внезапно вспомнил, – стоп-кран. Можно рвануть его, а затем выбить окно и выпрыгнуть.
Я оглянулся в поисках стоп-крана: вроде он должен находиться как раз в тамбуре. Но здесь его не было. Может, они не в каждом вагоне? Что ж, придется проверить, но есть ли в этом смысл? Скорее всего, стоп-крана не окажется, как не оказалось дверей.
В тамбур вышел немолодой полноватый мужчина. В руках он держал пачку сигарет и зажигалку.
– Вы не знаете, стоп-кран бывает в каждом вагоне? – спросил я.
Голова мужчины напоминала глобус – гладкая, круглая, лысая.
– А зачем нужен стоп-кран? – спросил он.
Куда логичнее было бы, начни этот человек интересоваться, с какой целью я спрашиваю. Еще он мог бы заподозрить во мне хулигана и прочесть лекцию о том, что срывать стоп-кран без веских оснований запрещено, что это повлечет за собой травмирование пассажиров, а мне грозит штрафом.
Но он не сделал ни того, ни другого, вместо этого задал абсурдный вопрос.
– Вы не знаете, для чего нужен стоп-кран? – переспросил я.
Мужчина продолжал смотреть на меня. Я жалел, что заговорил с ним, но не мог повернуться и уйти. Дело было не в вежливости. Ноги не шли: я должен был услышать, что еще он скажет.
– В нашем поезде не может быть стоп-крана, – наконец ответил мужчина. – Разве вы не понимаете?
Говорил он тихо, словно боялся, что нас услышат, и не хотел этого допустить.
– Почему? – тоже понизив голос, спросил я.
Не знаю, кто дергал меня за язык. Что бы он ни ответил, от этого будет только хуже.
– Поезд никогда не останавливается.
– А если кому-то нужно будет выйти?
– Выйти? – Он так вытаращил глаза, что я испугался, как бы они не вывалились из глазниц ему на щеки. – Но ведь все знают, что из поезда нельзя выйти! Никто не может сделать этого по собственной воле.
– Поэтому здесь нет дверей?
Мне было жутко – от его ответов, от его тона, но прекратить расспросы я был не в состоянии.
– Тем, кто в поезде, не нужны двери. Вы, видно, недавно здесь.
– Не понимаю…
– Позже разберетесь. Даже если вы покинете поезд, вы все равно останетесь в поезде.
Мужчина произнес эту невозможную, лишенную обычной, привычной логики фразу с непоколебимой уверенностью. Для него это была аксиома, не вызывающая сомнений.
– Вам лучше бы прекратить нарушать правила, – добавил мужчина. – Проводнику это не понравится.
– Проводнику? Вы так говорите, как будто он… – Я не мог подобрать нужного слова. – Кто он такой? И с чего вы взяли, что я нарушаю правила? Вы меня впервые видите!
Мужчина проигнорировал эту тираду. Он вообще как будто перестал замечать меня. Щелчком выбил сигарету из пачки и сунул в рот. Чиркнул зажигалкой, прикурил и затянулся.
– Эй! – окликнул я его. – Вы меня слышите?
Мужчина обернулся ко мне и посмотрел так, словно только в эту секунду разглядел, что находится здесь не один.
– Чего тебе, парень? – спросил он.
– Мы же с вами только что… – начал я и осекся.
Ничего мы с ним не обсуждали. Он не отвечал, я не спрашивал. И про стоп-кран не говорили, и про поезд, и насчет проводника он меня не предупреждал. Во всяком случае, для него все обстояло именно так.
– Извините, – сказал я.
Мужчина равнодушно кивнул, продолжая курить.
Он даже не подозревал о том, что минуту назад своими словами лишил меня остатков веры.
Глава 17
Мой собеседник давно докурил и ушел, а я все стоял в тамбуре, покачиваясь в такт движению поезда, слушая заунывный перестук колес.
Раньше я считал, что это веселый, бодрый, вселяющий оптимизм звук. Колеса переговариваются с рельсами на неведомом языке, жизнерадостно приветствуя каждый новый километр пути. Под этот хлопотливый быстрый говорок пассажиры мчатся вдаль, навстречу чему-то хорошему.
Теперь перестук казался похож на грохот молотков, вколачивающих гвозди в крышку моего гроба.
«Выхода нет, – громыхали колеса, – выхода нет».
В тамбур снова вышли люди. Парень и девушка. Они потянулись друг к другу, собираясь поцеловаться, и тут заметили меня. Он недовольно нахмурился, она слегка смутилась.
Интересно, как они отреагируют, если я стану задавать им вопросы? Будь у меня малейшая надежда на то, что эти ребята помнят, как оказались в поезде, при каких обстоятельствах и давно ли это произошло, я обязательно начал бы расспрашивать.
Только я уже знал: никто из пассажиров не поможет мне разобраться в происходящем. А раз так, незачем торчать тут, как бельмо на глазу, мешать парочке миловаться.
Я пошел в вагон. Даже не колебался, как сказочный Иван-царевич, куда податься – направо или налево. Мне было все равно: я и так уже все потерял.
Оказавшись в коридоре – в тысячный уже раз, – я привычно притулился возле окна. Огромный, удивительный мир, в котором я, как мне когда-то казалось, никак не мог найти себе места, сузился до этого коридора. Этого – и его многочисленных зеркальных копий, через которые я прошел и еще пройду.
«Быстрее бы забыть прежнюю жизнь, – подумал я, – принять как данность, что навсегда останусь здесь, и больше не дергаться».
Пассажиры выходили из купе, шли – кто в туалет, кто в тамбур, кто постоять в коридоре, размять спину от долгого сидения-лежания в купе. Они не обращали на меня внимания, и были вполне довольны жизнью.
Мирок, в котором они существовали, казался мне адом, потому что я знал, что за его пределами течет другая, больше не доступная мне жизнь. Но эти люди были уверены, что все в порядке, поэтому ни о чем не тревожились.
А ведь так всегда и бывает, подумалось мне. Пока не догадываешься, насколько все убого, пока не знаешь, что может быть иначе, живешь себе и живешь, в ус не дуешь. Но стоит получить возможность сравнивать, осознать, что существуют варианты лучше и достойнее, как в душе начинается разлад. Не хочется довольствоваться малым! И тогда уж либо царапаешься, карабкаешься изо всех сил и выбираешься в лучшее, либо остаешься, где был, но спокойствия тебе уже не видать.
Я прижался лбом к стеклу. Оно было прохладным, холод успокаивал. Поезд ехал через ельник, деревья стояли вдоль железной дороги, сомкнув ряды, как суровые стражи. За окном шел дождь, капли дождя разбивались о стекло и ползли вниз.
Если закрыть глаза и не обращать внимания на покачивание, можно убедить
