– Что же она выдумала про нас?
Может, Катя рассказала матери про то, что случилось в пустом купе? Если, конечно, оно случилось.
Катя снова покраснела и нахмурила брови.
– Мама хочет, чтобы я встретила кого-то и вышла замуж. Втемяшила в голову, что я теперь останусь старой девой. То есть после того, как мы расстались с моим… – Она порывисто вздохнула. – Я же тебе говорила.
Разумеется, ничего такого я не помнил. Или Катя не говорила. Или говорила, но не мне. Но все это было не важно. Я задавал вопросы, оттягивая неизбежное. В голове звучали слова проводника.
Безнадега. Вот что было у меня на сердце, а вовсе не думы о Кате.
– Мама считает, клин клином вышибают. Говорит, мне надо отвлечься, что я должна общаться с молодыми людьми, и я…
Девушка говорила еще что-то, но мне не хотелось ее слушать. Решение, которое я принял потому, что уже не мог поступить иначе, зрело во мне, росло и крепло. Чтобы выполнить его, мне понадобятся силы, а пустые разговоры лишали сил, мешали сосредоточиться.
«Что, если попробовать еще раз? В последний раз?»
– Катя! – резко сказал я, обрывая ее на полуслове. Она, кажется, в очередной раз извинялась за свою мать.
– Да?
– Ты понимаешь, что тут происходит?
– Где – тут? – Она сделала удивленное лицо, но мне подумалось, что это лишь маска. А на самом деле она отлично все поняла.
– В поезде, – терпеливо проговорил я. – Мы никуда не едем.
– Что значит не едем? Едем, конечно. Федя, о чем ты говоришь?
Я смотрел на нее. Славная девушка, красивая. Только за ночь на подбородке вскочил прыщик, который она попыталась замазать. Но прыщик – такая мелочь. В сравнении с тем, что сказала мне ее мать: «Катя умерла два года назад. Погибла».
Теперь вот сидит тут, жива-живехонька, хоть и с прыщом. Замуж хочет. И Тамара – снова в теле, никаких следов горя на лице.
Я почувствовал, что не выношу их обеих. Убил бы даже, если бы мог. Но я не могу. Да и убивать нужно не их. По сути, в чем они виноваты? Да и насчет того, что Катя врет, я, наверное, ошибаюсь. Ничего она не знает, не понимает. Как и все здесь, кроме меня.
– Забудь. Шучу просто.
– Я так и подумала. Ты смешной.
Да уж, что есть, то есть.
– Извини, Кать, но не могла бы ты выйти на пару минут? Мне правда одеться нужно.
– Да, конечно, – засуетилась она, вскакивая. – Одевайся.
Катя направилась к двери, но внезапно стремительно развернулась ко мне и обвила руками, будто желая поцеловать. Я отшатнулся от неожиданности, но она не обратила внимания. Наклонившись к моему уху, отрывисто прошептала:
– Ты прав. Я знаю. Но все равно ничего нельзя сделать. Не получится. Надо привыкать.
Так же резко отстранившись от меня, она шагнула к выходу и взялась за ручку.
– Я побуду в коридоре, – спокойно сказала Катя, стоя в дверном проеме.
Лицо у нее было таким безмятежным, что я засомневался: не показалось ли мне? Может, она и не шептала ничего?
Я отмахнулся от вопросов. Какая разница – было или нет? Хуже это, что кто-то еще знает правду, или лучше? Ведь она ничего не собирается предпринимать, если и знает; и мне советует сдаться.
Только вот я не думаю, что сделать совсем уж ничего нельзя. По крайней мере, один выход у меня остался – причем выход в прямом смысле.
Я все-таки покину поезд. Знаю, как это сделать, – и сделаю.
Свою одежду я нашел аккуратно повешенной на плечики возле двери. Джинсы – ладно, сойдут, решил я, натягивая их на себя, а вот футболку, пропахшую едким запахом пота, надевать противно. Я мечтал о горячем душе, жаль только, не получится.
Убрав постель, я достал свою сумку. Вытащил из багажного отсека, поставил на полку. Вроде бы только-только укладывал вещи, раздражаясь на мать и переругиваясь с ней, – а будто целая жизнь прошла, и я успел измениться настолько, что почти не помню себя прежнего.
Скомкав грязную футболку, я засунул ее в угол и достал свежую. Нашарил аккуратно уложенные матерью носки.
«Правильно, надо переодеться в чистое, учитывая, что мне предстоит», – с грустной иронией думал я, одеваясь.
Сборы заняли не более пары минут, а после я сел, бездумно глядя в окно. Чего ждать, если все решено? Я готов на что угодно, лишь бы не сходить с ума, обходя вагоны в поисках ответов, не видеть пассажиров, чьи лица – гримасы, насмешки над нормальными человеческими лицами. Не говорить с ними, живыми и мертвыми одновременно. Не слушать страшных слов проводника. Не видеть искусственных, однообразных пейзажей за окном.
Не сознавать, что муке не будет конца.
Что угодно, только не это.
Я взял со стола нож, осторожно потрогал узкое серое лезвие, сверкнувшее тусклым блеском. Острое, то, что надо. Тамара, для которой еда была культом, зорко следила, чтобы нож был наточен, а вся посуда и столовые приборы были в порядке.
Имейся у меня возможность избрать другой способ, я бы воспользовался им. Таблетки были бы лучше всего. На нож, который должен был принести избавление, я все же смотрел со страхом: с детства не выношу вида крови. А вот боли никогда не боялся. Наверное, потому что толком ее и не испытывал. Никто не причинял мне физических страданий: меня не били, я не ломал ни рук, ни ног. Ангина и головная боль не в счет.
Интересно, насколько быстро все случится? Мне было не страшно умереть – теперь уже нет. Хотя еще совсем недавно я боялся смерти. Наверное, потому, что сам себе казался бессмертным, отрицая сам факт существования смерти.
Все люди так думают, особенно молодые: «Кто угодно может умереть, но только не я! Вот же они – мои глаза, руки, голова. Я вижу этот мир, я его воспринимаю телом, он весь – мой и для меня, и если меня не станет, разве что-то останется?»
Только смертельно больные да глубокие старцы знают правду. Им приоткрываются двери в вечность, и они видят все иначе. Теперь и я тоже знал: смерть всегда рядом. Оглянись – и вот она, стоит по правую руку. Ждет, когда придет черед.
Сложно поверить, но сейчас я звал, призывал ее. Как бы мне хотелось просто взять и умереть! Только это было бы слишком просто. Такое счастье мне не светит.
Пусть самой смерти я не боялся, но вот умирания – процесса перехода, страшился еще как. Но отказываться от своего намерения не собирался.
Я решил вскрыть вены на руках. Конечно, мне могли помешать – откачать, спасти. Может, лучше пойти в туалет, закрыться там – тогда уж точно никто не помешает? Пожалуй, так и сделаю.
Ужасно закончить жизнь в вонючем толчке в поезде… Но
