– Вам лучше вернуться в свое купе, – произнес проводник за моей спиной.
Я медленно повернулся к нему лицом – и весь мир повернулся вместе со мной по часовой стрелке.
Маленьким я любил ходить в кукольный театр. Во время некоторых представлений куклы разыгрывали очередную сценку, а потом круглая площадка, на которой они находились, поворачивалась. Происходила смена декораций. Из волшебного леса куклы перемещались в сказочный дворец, восточный базар превращался в пещеру, таящую несметные богатства.
Сейчас со мной произошло нечто подобное. Не было больше туалета с разбитым окном. Я не стоял возле него, лелея надежду на спасение, не готовился к прыжку. Декорации поменялись. Передо мной и позади меня тянулся длинный коридор, справа было целое, нетронутое окно, под ногами – ковровая дорожка. Двери, двери, двери…
Там, за дверями, находились люди – как овцы в теплых загонах. А пастух стоял почти вплотную ко мне. Непроницаемое лицо не выражало ни единой эмоции.
– Вы слышите? Вам следует немедленно пойти в купе, – повторил проводник, и это не было просьбой.
Еще не до конца придя в себя от случившегося, я смотрел на него, бессильно свесив руки вдоль тела. Растерянный, уничтоженный внезапным и окончательным крахом своей затеи.
– У меня с вами много проблем. – Проводник покачал головой, и в его глазах появилось сожаление. – Это нехорошо.
«И что же теперь? Убьете меня, чтоб не путался под ногами? Давайте! Чего тянуть!»
Это была даже не мысль, а что-то вроде мысленной вспышки. Я не до конца осознал, сформировал ее в мозгу, но проводник каким-то чудом сумел ее уловить. Приблизив свое лицо к моему, он растянул узкий рот в улыбке.
– Всему свое время. – Гулкий, низкий голос проводника завораживал, парализовывал волю. – Вы так стремитесь покинуть поезд! Но не понимаете, что рельсы проложены в нужном направлении. Поезд везет вас по вашему пути.
– Мой путь? – спросил я, на этот раз вслух. – Разве он в том, чтобы кружить и кружить на месте, как дворовый пес за своим хвостом?
Проводник чуть смежил веки, досадуя на мою непонятливость.
– Когда будет нужно, траектория изменится. Доверьтесь мне. Я ваш проводник.
Это прозвучало так, будто он сказал: «Я ваш духовник» или «Я ваш отец». Загадочная и вместе с тем несуразная фраза. Но каким-то внутренним пониманием, глубинным и тайным, я понял, что имел в виду проводник.
Мое подсознание знало это. Знали сердце и печень, каждый сосуд и мельчайший капилляр, каждая клетка. Однако сознанию эта истина была недоступна, и получалось, что я знал и не знал в одно и то же время.
– Иди к черту! – заорал я, не узнавая собственного голоса, который сорвался на визг. В этом выкрике звучали слезы, его переполняло такое отчаяние, что мне стало страшно, и не хотелось слышать себя, но я все равно кричал: – Убирайся! Вон! Вон!
«У тебя истерика», – сухо констатировал кто-то внутри моей головы.
– И ты убирайся к хренам собачьим! – прокричал я, прижимая ладони к ушам, теперь уже обращаясь к непрошеному советчику.
Все, что накопилось на дне души за жуткое время, проведенное в поезде, внезапно поднялось к горлу и теперь выливалось мутной, зловонной жижей. Я рычал и выл, как раненый зверь, заткнув уши, зажмурив глаза. Мне было плевать и на проводника, и на то, услышит ли меня кто-то, и что обо мне могут подумать. Сорванная криком, расцарапанная глотка болела, лицо горело от слез, которые жгли, подобно кислоте, вычерчивая на щеках пылающие дорожки.
– Тсс, тише, тише, – ласково уговаривал меня кто-то. – Хватит, тише.
Голос был женским.
– Вот же бьется-то! Как мышонок. Погляди-ка, и мокрый весь! Федя! Проснись!
С трудом разлепив веки, убрав от лица сведенные судорогой руки, я повел глазами по сторонам. Кто говорит со мной? Почему меня уговаривают проснуться, если я не сплю? Ведь я стою в коридоре, а рядом…
Мой взгляд наконец сфокусировался, и оказалось, что надо мной склонилась какая-то женщина. Именно склонилась, потому что я лежал на полке в купе, а она стояла рядом и глядела на меня. На лице – тревога и недоумение.
И никакого проводника поблизости.
– Ну, слава богу, – с облегчением сказала она, поймав мой взгляд. – Очнулся, буян.
Я ошибся: это вовсе не «какая-то женщина». Это Тамара.
А из-за ее мощной спины выглядывала взволнованная Катя.
Глава 18
Я вжался в стену, стиснув простыню, которой был накрыт.
– Выспался, а? Соня.
Тамара села на свою полку. Катя осталась стоять.
Ушла бы Тамара куда-нибудь, а лучше – провалилась бы в тартарары. Мне необходимо было сейчас остаться одному, но неугомонная женщина не желала оставить меня в покое.
Облизнув сухие губы, я спросил:
– Который час? – Это не имело никакого значения, но я должен был перестать таращиться на Тамару, как солдат на вошь, иначе она не успокоится, будет выспрашивать, бесконечно комментировать мое поведение и мой вид, отпускать шуточки.
Говорил я сипло, почти шептал: разодранное криком горло побаливало.
– Так одиннадцать почти, – охотно ответила Тамара. – Мы-то уж позавтракали. И как люди могут до обеда спать? Никогда не понимала. Я, хоть выходной, хоть проходной, как штык встаю!
– Я не спал, – зачем-то оправдался я.
Тамара громко расхохоталась.
– Видели мы, как ты «не спал», да, Катюшка?
Девушка неуверенно улыбнулась, но ничего не сказала.
Тамара, похоже, собралась выдать собственную версию того, что происходило и этим утром, и прошлым вечером, но я не мог больше ее слушать. Невыносимо, всему ведь есть предел!
Сейчас она откроет рот и скажет что-то, и снова станет очевидным, что я оказался в кошмаре: попал в пересечение нескольких реальностей, по которым путешествую я сам и мои двойники. Или же спятил, страдаю раздвоением личности, галлюцинациями. Или потерял память.
– Мы, наверное, скоро приедем, – ляпнул я первое, что пришло на ум. – Нужно встать и одеться.
На лицо Тамары набежало облачко, но тут же унеслось прочь.
– Стесняешься, что ли? Тю! Чего я там у вас не видала-то?
Она собралась прибавить еще что-то в том же духе, но тут вступила Катя:
– Мам, пожалуйста!
– Ой, да ладно! – Тамара поднялась с лавки. – А то я не понимаю, чего вы меня гоните. Мешаю вам. Дело-то молодое.
Катя покраснела. Тамара, по-утиному переваливаясь с боку на бок, пошла к выходу из купе.
– С женщиной вчера разговорилась, Наташей. Хорошая, уважительная. Тоже когда-то на фабрике работала, до пенсии. Пойду к ним. Они с мужем к сыну со снохой едут.
Тамара отодвинула дверь и выкатилась в коридор.
– Смотрите мне, чтоб без глупостей, – сказала она напоследок и скрылась наконец из виду.
Я думал, что почувствую облегчение, когда Тамара уйдет, но неловкость никуда не делась. Каковы воспоминания Кати? Что имела в виду ее мать: может, я ей уже предложение сделал?
«Брось, какая разница?» Даже внутренний голос (точнее, один из голосов) звучал безжизненно и безнадежно.
– Не
