Здесь, дома, мне было бы хорошо и спокойно. Место, откуда так хотелось сбежать, теперь манило со страшной силой, я всей душой желал задержаться тут, но понимал: это желание несбыточно. Федор уходит – и мне тоже придется. В таких случаях говорят: жизнь бы отдал за возможность остаться. Но жизни у меня, похоже, больше не было, поэтому и отдавать нечего.
– Я люблю тебя, мама, – сказал я, отдаляясь от нее. – Очень люблю.
Мы с Федором шли по лестнице друг за другом. Я смотрел ему в спину и думал, что пытаться уговаривать его – бесполезно. Тут мне пришло в голову, что я, возможно, сумею остановить его другим способом.
Федор открыл дверь подъезда и вышел на крыльцо. В этот момент я вихрем налетел на него сзади, толкнул что было сил, почти не веря, что получится. Если уж Даму сбросить сразу не получилось, то уж спихнуть со ступенек живого человека – и подавно. Но если Федор полетит с лестницы, пусть и короткой, сломает ногу или хотя бы вывихнет, подвернет, растянет, то точно никуда не поедет.
Однако мне и тут не повезло. Едва не свалившись, Федор споткнулся, заплясал на верхней ступеньке, взмахнул руками, как дирижер, но чудом смог удержаться. Он не упал, и мой план пошел прахом.
Больше уже ни на что не надеясь, я плелся за Федором – по двору, потом в магазин, к трамвайной остановке. Наверное, можно было попробовать толкнуть его еще раз, но силы мои были на исходе. Я еле волочил ноги, чувствуя, что слабею с каждой минутой.
Взглянув на свои ладони, обнаружил, что кожа моя сделалась бледной до прозрачности. Казалось, я ослаб после долгой тяжкой болезни, и больше мне уже не выздороветь. Вероятно, это происходило потому, что я выплеснул слишком много энергии.
В трамвае Федор уселся возле окна и, устроившись поудобнее, заткнул уши наушниками, отгораживаясь от внешнего мира. Лицо его было серьезным, озабоченным, но при этом растерянным. Он испытывал беспокойство, его не отпускало сознание того, что он делает что-то не то, совершает ошибку, но точка невозврата была пройдена. Как лыжник, что несется с горы, он развил хорошую скорость и не мог затормозить, остановиться, пока не окажется внизу. Ни от него, ни от меня ничего уже не зависело.
Я плюхнулся на свободное сиденье неподалеку от него. Без толку пытаться как-то воздействовать на Федора. Может статься, на вокзале мне придет в голову удачная мысль, поэтому пока лучше отдохнуть, набраться сил.
«Хоть бы поломка, что ли… Или ток на линии отключили, чтобы трамвай остановился, не мог ехать дальше, – тоскливо думал я. – Что угодно, лишь бы Федор опоздал».
Только я знал как дважды два: ничего не случится.
Потому что мне суждено войти в тот поезд.
Благополучно доехав до нужной остановки, Федор направился к зданию вокзала. Я обреченно шел вслед за ним, как теленок на заклание. Восстановить силы мне не удалось: наоборот, слабел с каждым шагом, спотыкаясь и чуть не падая. Федор спешил навстречу судьбе, летел, как мошка на яркий свет.
Длинный состав, похожий на замершую змею. Толчея на перроне, лавка, где накорябано признание в любви Владику. Федор повернул голову, прочел, и губы его тронула усмешка.
Четырнадцатый вагон, и возле него на перроне – пухленькая кудрявая проводница с усыпанным веснушками круглым лицом. Потом она пропала неизвестно куда, оставив вместо себя зловещего монстра…
Федор, который дергался из-за купленной водки, успокоился, когда проводница пропустила его в вагон. Поднявшись в тамбур, он обернулся.
Меня молнией пронзило: он увидел мать! То есть не мог понять, увидел или показалось. Как же я мог забыть – она ведь, скорее всего, где-то здесь!
Поезд еще не тронулся, а значит, есть несколько минут, в течение которых мать может вмешаться в ход событий и остановить Федора. Собрав остатки сил, я принялся разглядывать толпу на перроне. Так она все-таки пришла или нет?
Кто-то постоянно закрывал мне обзор. Люди как специально стояли стеной, не давая мне ничего разглядеть. Задыхаясь, чувствуя, как колотится сердце и дрожат ноги, я поднялся на цыпочки, пытаясь разглядеть мать в толпе.
Неожиданно плотный людской поток отхлынул назад, распадаясь на две части, и в конце открывшегося узкого коридора я увидел ее. Она стояла боком ко мне, вцепившись в ремешок сумки и глядя на окна поезда, высматривала Федора, которого проглотило неведомое чудовище.
Я ринулся к матери. Так часто бывает во сне: шагаешь неестественно медленно, преодолевая непонятное сопротивление, а ноги вязнут, словно идешь по песку или глубокому снегу.
К тому моменту, когда я добрался до матери, пот лил с меня градом, перед глазами стоял туман, ноги и руки тряслись. Я не мог сообразить, где бросил свою сумку. Вроде бы, когда садился в трамвай, она была при мне… Или я оставил ее в квартире? Да при чем здесь какая-то сумка!
Мысли путались, я чувствовал себя древним старцем.
«Наверное, скоро умру», – подумалось мне.
Но разве я могу умереть, если нахожусь сейчас там – в вагоне?
Как бы то ни было, похоже, мое время пребывания здесь, в нормальной человеческой реальности, подходило к концу. Это невозможно объяснить, но я чувствовал, что растворяюсь в душном июньском воздухе, как кусок сахара в стакане с кипятком. Эмоции, чувства мои тоже постепенно растворялись вместе с телом. Еще чуть-чуть, и я не смогу испытывать их, но это должно стать облегчением: я бесконечно устал бояться, страдать, впадать в отчаяние.
Мать стояла рядом, по-прежнему глядя вперед, на поезд, который с минуты на минуту должен был отправиться в путь.
– Мама, – прошелестел я, опуская голову ей на плечо, обхватив ее обеими руками, как утопающий – своего спасителя. – Мама, я здесь, с тобой.
Нет, я больше не стремился уговорить ее задержать Федора. Наконец я осознал, зачем на самом деле пытался добраться сейчас до матери: вовсе не для того, чтобы она помогла остановить Федора, а чтобы проститься навсегда, посмотреть на нее в последний раз, прикоснуться.
Беззвучно, бессильно плача, я вдыхал знакомый с детства запах ее кожи и волос, такой бесконечно родной, дарящий утешение. Каждый ребенок знает: если мама рядом, все будет хорошо. Она способна отвести любую беду, ее любовь безгранична, в ней живет волшебство.
Вырастая, мы часто забываем об этом, и только лишаясь той чудодейственной силы, осознаем, насколько она велика и животворна.
Я надеялся, что мать поможет мне принять то, что мне предстоит.
Поезд тронулся: вздрогнул, дернулся, словно пробуя силы, и медленно заскользил вдоль перрона. Федор был там – и я тоже.
«Даже если вы покинете поезд, вы все равно останетесь в поезде», – всплыли в памяти слова. Я не смог оказаться снаружи, не сумел вырваться из круга, внутри которого
