Сегодня с утра шел дождь и дул холодный, почти осенний ветер. На Игоре была синяя водолазка с длинным рукавом и черные джинсы. В такой одежде он казался моложе и худощавее. Игорь снимал жилье неподалеку от больницы и приходил сюда пешком – тоже ежедневно, как и Валентина.
Она подошла к бывшему мужу, и они обнялись. Еще пару месяцев назад такое и представить себе было невозможно.
– Ты уже был у него? – спросила Валентина.
Игорь кивнул.
Задавать вопросы о самочувствии сына не имело смысла. Будь в его состоянии хоть какие-то изменения, Игорь бы сразу сказал.
– Я пойду схожу.
– Иди, иди.
Ей показалось, он хотел добавить еще что-то, но колебался.
– Что-то случилось?
– Ничего. Просто нужно поговорить. Навести его, а я подожду.
Валентина скрылась за дверью палаты.
– Здравствуй, сынок, – сказала она, подходя к кровати.
Федя выглядел почти прежним, только лицо осунулось и побледнело. Когда она впервые увидела его лежащим на больничной койке, опутанным трубками, с перебинтованной головой и вытянутыми вдоль тела руками, не смогла сдержаться.
Плакала-то она все время, но тут завыла, захрипела. Казалось, сердце сейчас лопнет в груди. Хотелось биться головой о стену, умереть хотелось, только бы не видеть этого, не знать такого горя…
«Лучше бы я вот так лежала, сломанной куклой! Если бы могла, Феденька, забрала бы себе твою болезнь! Все бы отдала, только бы ты поднялся, живой и здоровый!»
Она снова и снова вспоминала тот день, когда Федор уехал из Казани, сел в тот проклятый поезд. Сын укладывал свою сумку, а она пыталась уговорить его остаться. Никак не могла найти подходящих слов, делала только хуже и злилась на себя за это.
Странный был день. Валентина не знала, в чем она, странность, но ощущала ее. Не разумом и даже не чувствами – всем телом, спинным мозгом. Не интуитивно, а инстинктивно понимала: есть нечто необычное в самом воздухе, в пространстве квартиры, которое вдруг стало казаться незнакомым, чужим.
Дверца шкафа захлопнулась сама собой, а потом разбилась Дама: каким-то образом свалилась с полки, хотя стояла далеко от края. В другое время она расстроилась бы до слез, так дорог был ей подарок сына. Но в тот момент Валентина ощутила, что где-то бьется, ломается нечто другое, более важное. Будто до нее пытались достучаться, докричаться, а она не могла разобрать смысла тайных знаков, понять, что они означают.
Точно знала: кто-то был с ними рядом в тот роковой день. Присутствие этого «кого-то» не пугало, но отдавалось в сердце ноющей болью, от которой душу выворачивало наизнанку. Позже Валентина узнала, что это был лишь отголосок, слабое эхо предстоящей боли – жестокой, не отпускающей ни на мгновение, удушающей и жгучей… Наверное, к ней приходил ангел-хранитель, посланник с другой стороны, желающий предупредить о том, что ей предстоит.
Валентина поцеловала сына в щеку, взяла за руку и села на стул, что стоял у изголовья. Обычно она принималась говорить с Федором, представляя, что он слушает. Рассказывала обо всем подряд, что в голову приходило. Врачи говорили, что какая-то информация могла оказать неожиданное воздействие, заставить его среагировать. Нужно было нащупать что-то, что связало бы его с миром, который он покинул – временно, конечно же.
Однажды Валентине пришло в голову принести в больницу Федины стихи и рассказы. Повинившись перед сыном, что тайком брала их, она принялась зачитывать вслух то, что он когда-то написал.
Хвалила, восхищалась, делилась впечатлениями, а в конце обязательно прибавляла: «Вот выздоровеешь, станешь писать еще лучше! Поступишь учиться в Литинститут, закончишь свой роман. Да и вообще много всего сумеешь написать и издать, и книжки твои с полок будут разлетаться в считаные часы! У тебя появятся миллионы читателей и поклонников, за автографом будет выстраиваться очередь, как за хлебом в голодный год…»
Валентина должна была сказать ему это раньше. Намного раньше. Сделать все, чтобы научиться понимать сына, дружить с ним и вставать на его сторону. Ибо кто, если не она, не мать?
Но ее мысли всегда были заняты другим: проблемами на работе, оплатой счетов, нехваткой денег… Она боялась, что Федора заберут в армию, злилась, что он нехотя учился и в конце концов бросил вуз, переживала, куда Федя сможет устроиться, чем станет зарабатывать на жизнь. Даже в тот день, который она не могла, не хотела называть последним, они разговаривали об этом.
Не о том, оказывается, нужно было беспокоиться. Не о том говорить.
Сегодня Валентина тоже хотела почитать сыну вслух и уже вытащила из сумки очередную тетрадку, но слова не шли с языка. На душе было тяжело, хуже, чем обычно. Возможно, виной тому был сон.
Она видела его уже несколько раз. Сон повторялся с небольшими вариациями, и Валентина не могла решить, что он означает, но при этом была убеждена: снится это неспроста. Сновидение несет в себе нечто важное, и если она поймет, что именно, то сумеет помочь Федору. А если нет…
Повинуясь неясному порыву, Валентина наклонилась к самому лицу сына, не выпуская его ладони из рук, и прошептала:
– Феденька, что мне делать? Сегодня снова тебя видела. Ты опять говорил про круг. Жаловался, что не можешь выбраться… – Валентина закрыла глаза, пытаясь максимально сосредоточиться, протянуть мысленную нить от своего сознания к сознанию сына. – Еще о проводнике что-то говорил и про то, что хочешь домой… Сынок, дай мне знать, помоги понять! Я не могу до тебя достучаться.
Она говорила еще что-то, пытаясь прислушаться к своим ощущениям, уловить – может, Федор подаст ей знак, но ничего не происходило.
– Извините, – прозвучало над ухом.
Валентина вздрогнула и открыла глаза, обернувшись.
– У нас процедуры, – сказала медсестра.
Ее звали Венерой, и она нравилась Валентине больше остальных. Внимательная, спокойная, эта женщина источала тепло и участие.
– Да, конечно.
Вставая со стула, Валентина неожиданно для себя призналась:
– Я его во сне видела. Федю. Не в первый раз уже. Он приходит и будто просит о чем-то, только я никак не пойму о чем.
Венера глядела с сочувствием, но молчала.
«Зря я это сказала, – подумала Валентина. – Что она может ответить?»
Но Венера ответила:
– Знаете, что я думаю? Они – те, кто в коме, – как бы на границе. В сумеречном мире. И не здесь, и не там. Наверное, это тяжело. Надо уж или сюда, или…
– Хотите сказать, он просит отключить эти аппараты? Хочет уйти?
Теперь Венера не казалась такой уж милой и понимающей. От ее слов веяло зловещим холодом. А чего удивляться? Работая в таком месте, наверное, чего только не увидишь, не услышишь. Сердце
