В тот день, когда этажом выше произошел взрыв газа и начался пожар, дети были в квартире одни. Испугавшись, они забрались в шкаф, там их и нашли пожарные. Федя и Фая держались за ручки, тесно прижавшись друг к другу. Федя был жив. Фаечка задохнулась.
– Как ты думаешь, о чем доктор хочет поговорить с нами? – спросила Валентина. – Скорее бы уж. Вся изнервничалась.
– Все будет хорошо, – сказал Игорь и устыдился банальности этой фразы. Неловко ткнулся губами ей в висок. – Скоро узнаем.
Сам он думал, что, пожалуй, уже знает.
Две недели назад, в тот самый день, когда они с Валентиной говорили со священником, когда снова решили жить вместе, Федор пошевелил рукой и открыл глаза. Некоторое время спустя выяснилось, что он может дышать самостоятельно, и его отключили от аппарата искусственной вентиляции легких.
Сказать, что они с Валентиной воспрянули духом, – ничего не сказать. С минуты на минуту ждали, что Федор очнется, придет в себя, вернется к ним. Уверяли друг друга, что все скоро будет как прежде. Валентина даже в церковь начала ходить: вдруг именно это и помогло, этого от нее и ждали!
«Кто ждал? – думал Игорь, но вслух ничего не говорил. – Бог? Федор?»
Но время шло, а ничего больше не происходило. Их мальчик лежал неподвижный и бледный, глаза его были по-прежнему закрыты, он никак не реагировал на происходящее во внешнем мире, снова уйдя куда-то вдаль.
– Пройдусь, – сказала Валентина, поднимаясь со стула. – Не могу больше.
Игорь остался сидеть, глядя на закрытые двери палаты.
Вчера ему позвонили: нашелся покупатель на квартиру и машину. Скоро он снова станет казанцем, северная страница жизни будет окончательно перевернута.
В начале июля, когда Федора только-только перевезли в эту больницу, Игорь пришел навестить его и уже собрался войти в палату, как услышал со стороны запасной лестницы судорожные, приглушенные рыдания.
Он направился туда. За молочно-белыми дверями скорчился женский силуэт. Валентина. Игорь принялся успокаивать ее, говорить что-то утешительное, но она не слушала.
– Он так боялся пожара… И тесных помещений… – говорила она, пытаясь подавить рыдания. – Надо же, чтобы так случилось! Все вокруг горело, а он был в этой коробке…
– Прости меня, прости, – шептал Игорь, прижимая ее к себе, тоже уже плача.
Валентина сказала как раз о том, о чем он и сам постоянно думал, ощущая вину – неподъемную, горькую, не дающую жить. Невыносимо, мучительно сознавать, что он второй раз стал причиной… Уже второй раз!
– За что простить? – Она подняла покрасневшее, распухшее от слез лицо.
– Федор ведь ехал ко мне. Если бы не я, ничего бы не случилось. И тогда, в тот день, когда дети… – Голос его прервался, договорить Игорь не смог.
– Перестань! – Валентина слегка ударила его ладонью по груди. – Никогда не смей так думать! Он сам решил, и… Я побольше твоего виновата. Это ведь он от меня на край света готов был сбежать. Мы не очень-то… ладили с ним, – упавшим голосом договорила Валентина.
Игорь видел, до чего трудно ей было сказать это, и в тот момент понял, как они похожи. Не только они с Валентиной, а в целом – все люди, прошедшие через трагедию. Каждый винит себя. А виноватых нет и быть не может.
– Нам надо перестать мучить себя, – тихо сказал Игорь. – Да и вообще, не о себе нужно думать, а о нем. Это неправильно, это эгоизм – считать, что все всегда на тебе сходится, и плохое, и хорошее.
Валентина еще всхлипывала, но он видел, что ей становится легче. Наверное, он сумел подыскать нужные слова. Только это были слова для нее – для него же они пока не годились. Внезапно, решив, что больше никогда не сумеет заговорить об этом, Игорь спросил:
– Ты сказала, Федя боялся огня и замкнутого пространства. Как ты думаешь, он… помнит что-то?
Валентина прислонилась к стене, отстранившись от него.
– Нет. Ему ведь и трех лет не исполнилось, в этом возрасте дети себя обычно не помнят. Но потрясение было слишком сильное. На подсознательном уровне воспоминания сохранились, вот и вылезали в виде страхов. Это мне психиатр говорил. – Она вздохнула. – Феденька почти до школы часто видел кошмар, как будто окна в доме замуровываются сами по себе. Просыпался, плакал, кричал, что «окна зарастают». Я брала его на руки, шла с ним к окну. Он смотрел, трогал стекло ладошкой. Только потом успокаивался, засыпал у меня на плече. Еще иногда ему чудилось, что людей забирают черные вихри. Снилось, будто он бежит, а чернота ест людей, до него уже добирается…
Валентина замолчала, погрузившись в воспоминания. Игорь ждал, что еще она скажет.
– Постепенно сны прекратились. Федя подрос, пошел в школу. Больше не будил меня криками. А потом стал совсем взрослый. Если и были у него кошмары по ночам, он, видимо, справлялся сам. Я в помощницы больше не годилась.
– А Фаечка? – вырвалось у Игоря. Он и сам не знал, какой ответ хочет получить, спрашивая о погибшей дочке.
Общее горе не сплотило их с Валентиной, наоборот, развело в разные стороны. Возможно, они были слишком глупы, чтобы вести себя правильно. А может, просто молоды. Ведь молодость жестока и не знает компромиссов; милосердие ей тоже часто неведомо, потому что она стремится к безупречности.
Валентина открыто винила Игоря: в день трагедии она была на работе, с детьми сидел муж. Уложив детей спать, он отправился в магазин – близко, через дом. Его не было пятнадцать минут, и за эти короткие мгновения вся жизнь переломилась пополам.
Игорь готов был душу отдать, умереть, только бы перемотать время назад, как пленку, чтобы оказаться в нужный момент рядом, суметь спасти детей. Он и сам обвинял себя, не искал оправданий, но жена, видя, как он мучается, не утешала, а кричала, что ненавидит.
Не могла простить, хотя оба знали: на месте Игоря могла оказаться и Валентина, ведь они постоянно это практиковали – ходили за покупками, пока дети днем спят. Такой выход казался разумным: есть ли смысл таскаться с малышами по магазинам, стоять в очередях?
Могли оказаться в такой ситуации оба – но оказался-то он…
Жизнь стала невыносимой, и чем дальше, тем хуже. Крики и обвинения сменились ледяным молчанием. Игорь видел, что неприятен жене, что она едва выносит его присутствие. Если он случайно дотрагивался до нее, Валентина дергалась и сжималась, точно ее коснулось что-то особенно мерзкое – жаба или змея. Даже общение с сыном не приносило радости: Феденька постоянно плакал, видимо, тоскуя по сестричке, и успокаивался только на руках у матери. К тому же Игорь стал бояться, что сделает что-то не то и не так, навредит малышу, поэтому избегал сына. Он пропадал на работе, старался прийти домой как можно позже,
