– Весьма важное замечание, государь, но боюсь, что у нас нет горных мастеров, хотя прочие специалисты, несомненно, найдутся.
– Ничего страшного; как говорят мои новые подданные, будет день – будет и пища. Начнем с малого, в Ростоке необходимо найти место под русскую факторию. Дом, несколько складов – для начала, я полагаю, хватит. Если дела пойдут хорошо, ее возможно будет расширить. Кроме того, в самом скором времени я начну присылать и молодых людей для учебы в местном университете.
– Ваш посланник, господин Рюмме, говорил, что вы, ваше величество, намереваетесь открыть университет в Москве.
– Одно другому не мешает, барон.
– Да, но он говорил о необходимости послать учителей для этого учебного заведения.
– Я думаю, среди закончивших обучение студентов найдется несколько человек, пригодных для подобной миссии. Они составят костяк преподавателей, затем к ним присоединятся отучившиеся в Ростоке русские.
– Понимаю, государь, а как много студентов вы собираетесь прислать?
– Для начала – человек пять.
– Для начала?
– Разумеется, это будет не разовая акция. Русские студенты будут учиться на постоянной основе, по крайней мере до той поры, пока подобное образование не станет доступным в Москве.
– Позволено ли мне будет спросить, кто оплатит их обучение?
– Угадайте!
– Как будет угодно вашему величеству.
Вскоре нашу плодотворную беседу прервали приглашением посетить королевский завтрак. Собственно, пригласили только меня, поскольку предполагался узкий семейный круг. Кивнув на прощанье поклонившемуся фон Радлову, я вышел из комнаты.
«Узкий семейный круг» меня несколько удивил. Как оказалось, помимо Густава Адольфа и вдовствующей королевы в нашу с Катариной семью входят еще и канцлер Оксеншерна, а также епископ Глюк. Сказать, что это меня удивило – все равно что не сказать ничего. Причем если старину Акселя ожидать следовало, то постная физиономия Глюка меня не на шутку раздражала. Сам завтрак прошел, впрочем, достаточно мирно. Вознеся хвалу Господу за ниспосланный нам хлеб насущный, присутствующие дружно заработали челюстями, воздавая должное мастерству королевских поваров.
– У вас завидный аппетит, Иоганн, – одобрительно заметила моя венценосная теща, когда мы утолили первый голод.
– Я солдат, матушка, – наклонил в ответ голову, – а солдаты всегда голодны.
– Чертовски хорошо сказано! – воскликнул Густав Адольф, и тут же немного сконфузился, вспомнив, что поминать черта в присутствии епископа не стоит даже королю.
Впрочем, вцепившийся зубами в кусок ветчины преподобный Глюк не обратил на его слова ни малейшего внимания. Между тем Катарина, очевидно стремясь перевести разговор на другую тему, спросила меня:
– Как прошел ваш разговор с фон Радловом?
– Замечательно, – охотно отозвался я, – лучше и быть не может.
– Вот как? – немного удивленно отозвался Аксель с другой стороны стола. – О чем же он вам поведал?
– О процветании моего герцогства, разумеется.
– Что же, в этом он не погрешил против истины, дела в Мекленбурге и впрямь идут неплохо.
– Так, значит, вам не понадобился тот военный контингент, который вы прихватили с собой?
– Это была всего лишь разумная предосторожность, особенно учитывая обстоятельства смерти вашего кузена.
– Обстоятельства смерти? Фон Радлов пытался уверить меня в том, что смерть эта была совершенно естественной.
– Ваш кузен был благочестивым христианином, – постным голосом проговорил справившийся наконец с ветчиной Глюк, – я молился за него.
– Милосердие к католикам делает вам честь, святой отец, – тут же отозвался я, – немногие слуги господни могут похвастаться подобным снисхождениям к этим еретикам.
– Католикам… – чуть не поперхнулся епископ, – еретикам?..
– Вы не знали, что мой кузен – католик?
– Э-э…
– Так что вы думаете о смерти моего кузена? Интересно было бы узнать ваше мнение, Аксель.
– Я прибыл слишком поздно, чтобы проводить расследование, – дипломатично отозвался Оксеншерна, – кстати, я слышал, что покойный герцог собирался отринуть папизм.
– Вероятно, католики узнали об этом и убили бедного герцога, – снова вылез Глюк.
– Во всяком случае, показать народу вашего сына – наследника, – продолжал Аксель, не обращая внимания на епископа, – оказалось очень кстати.
– Наследника, принадлежащего к истинной церкви, – не унимался Глюк.
– Что вы имеете в виду?
– Ваше величество, – как можно почтительнее проговорил Оксеншерна, – его преподобие в чем-то прав. Конечно, большинство ваших подданных привыкли к вашей экстравагантности, однако далеко не все положительно восприняли перемену веры. Не подумайте, что я вас осуждаю, совсем напротив, я полагаю ее правильной и своевременной, но прошу: по крайней мере, пока не настаивайте на переходе в православие вашей жены и наследника.
Настроение присутствующих стремительно портилось, но моя теща попыталась исправить ситуацию.
– Мне кажется, не стоит говорить за столом о покойниках и религиозных делах, – ледяным голосом проговорила она, укоризненно оглядев всех присутствующих.
– Вне всякого сомнения, матушка, – тут же поддержал я ее, однако епископа, стремящегося во что бы ни стало вклиниться в разговор, это не остановило.
– Простите, ваше величество, но вопрос религии очень важен, и необходимо разрешить его как можно скорее!
– На самом деле нет никакого отдельного религиозного вопроса, – отчетливо проговорил я, постепенно повышая голос, – есть вопрос сохранения нашей власти в Москве. Все очень просто: никакого другого царя, кроме православного, русские не потерпят! Это не обсуждается! Если Генрих Четвертый сказал, что Париж стоит мессы, то я готов, в свою очередь, заявить, что Москва стоит молебна! И если мой сын не будет православным, стало быть, он не будет царевичем и впоследствии не сможет стать царем.
– Но вы могли бы способствовать распространению истинной веры среди диких московитов, – не унимался Глюк.
– Эти, как вы выразились, дикие московиты задолго до шведов отказались признать верховенство папы римского и ввели у себя богослужение на своем языке, не говоря уж о том, что христианство на Руси приняли тоже раньше вас. Но я не собираюсь вести теологические диспуты, а уж с вами – так в особенности! В своем княжестве я ввел свободу вероисповедания для своих подданных, полагаю, она распространяется и на членов моей семьи.
– Может быть, тебе следовало ввести такие же законы и в Москве? – спросил молчавший до сих пор Густав Адольф.
