– Сначала вам стоит завести флот.
– Дай срок, Ян, дай срок. Все у нас будет – и флот, и армия, и Персия с Индией. Хочешь побывать в Персии?
– Говорят, в тех краях страшная жара и добрые христиане мрут как мухи от лихорадки.
– Случается и такое, однако те, кто возвращаются, как правило, становятся очень богаты. Петерсен, у тебя есть семья?
– У настоящего моряка семья – его экипаж… – вздохнул норвежец, – а зачем вам?
– Ну как зачем – если ты станешь моим адмиралом, то твоя жена должна будет стать придворной дамой у моей Катарины.
– Ну, если у вашего величества недостаток в придворных дамах, – улыбнулся во весь рот шкипер, – то я, пожалуй, подумаю о женитьбе.
– Подумай, дружище, обязательно подумай.
Пока мы так беседовали, слуга поставил передо мной кружку с пенным напитком и спросил, не надо ли еще чего.
– Нет, спасибо, – отозвался я и кинул ему монетку в четверть крейцера.
– А нет ли у вашей милости других денег? – спросил половой, внимательно осмотрев монету.
– Что-то не так? – удивился я, отхлебнув пенного напитка.
– С тех пор как мекленбургский герцог наводнил Стокгольм монетами из этого проклятого билона, они чертовски упали в цене. Хозяин ругается, когда мы принимаем их. Уж простите, ваша милость, но мне не хочется получить от него нагоняй.
– А в рыло ты, значит, получить не боишься? – миролюбиво поинтересовался Петерсен.
– Что вы, ваша милость, – залепетал тот в ответ, – я человек подневольный…
– Что-то случилось? – подошел на шум хозяин заведения папаша Густав.
– У вашего слуги слишком длинный язык, этот господин – мой гость, и я его угощаю! А если кому-то что-то не нравится, то он всегда может отведать моего кулака.
– Прошу прощения, господин Петерсен, такого больше не повторится, – принялся извиняться хозяин, – сейчас и впрямь появилось много рижской монеты, а люди говорят, что ее не будут брать.
– Кто говорит, какие люди? – заинтересованно спросил я.
Папаша Густав оглянулся и, наклонившись, зашептал нам:
– Почтенные господа, прошу прощения, а только все говорят, что герцог-странник взял Ригу с помощью колдовства одной ведьмы, которую спас от костра. Я, конечно, не верю таким глупостям, однако Рига не такой город, чтобы взять его с налету. Спору нет, муж доброй принцессы Катарины – бравый военный и храбро воевал с датчанами и поляками, но все-таки!..
– А при чем здесь деньги?
– А вот это самое интересное, ваша милость: говорят, что ведьма потребовала за сдачу города, чтобы герцог портил монету и таким образом вредил добрым христианам!
– Что за вздор?
– Я тоже так думал, пока преподобный Глюк не помянул в своей воскресной проповеди происки дьявола, заставляющего слабых духом христиан портить монету!
– Преподобный Глюк так сказал?
– Ну, не этими словами, но имеющий уши да услышит. А еще говорят, что этот герцог привез огромную кучу серебра и теперь портит его в своем доме, подаренном ему покойным королем Карлом.
– Что, прямо вот так и портит?
– Ну не сам, конечно, а с помощью ведьмы.
– Ладно! Хватит нам рассказывать всякий вздор! – подвел итог разговору Петерсен. – Я плачу полновесными талерами, а до прочего мне и дела нет.
– Золотые слова, – с готовностью подтвердил папаша Густав, – я всегда говорю всем: не надо лезть в чужие дела – и свои будут в порядке.
– А у вашего величества много поклонников, – заметил шкипер, когда хозяин ушел.
– Да уж, – хмыкнул я в ответ, – больше, чем я думал. Впрочем, скоро мы покинем этот гостеприимный порт, и пусть местные жители ищут себе другой повод для сплетен. Так что, дружище, держи команду наготове.
– Разумеется. Вы тоже берегите себя и на всякий случай помните, что в порту всегда стоит шлюпка со «Святой Агнессы». Кто знает, может, и пригодится.
Покинув трактир, я двинулся в сторону дворца. Копыта моего коня звонко цокали по мостовой, заставляя немногочисленных прохожих отходить в сторону, давая мне дорогу. Слова трактирщика давно вылетели из моей головы, уступив место мыслям о Катарине и сыне. Не знаю, можно ли назвать мои чувства к суровой шведской принцессе любовью, но ведь она мать маленького Карла Густава, а этот очаровательный малыш – мой сын. Воспоминания о нем то и дело заставляли меня улыбаться, не замечая никого вокруг. Наконец я подъехал к дворцу Трех корон и, кивнув страже, собирался въехать внутрь, когда мое внимание привлек какой-то человек, очевидно пытавшийся пройти внутрь дворца.
– Слово и дело! – неожиданно крикнул он по-русски. – Слово и дело, государь!
Приглядевшись, я, к своему удивлению, узнал в нем Савву Калитина, прижившегося на шведской службе русского студента.
– Ты что, ополоумел? – строго спросил я его. – Того и гляди стражу до родимчика доведешь!
– Они все одно по-нашенски не понимают… – отмахнулся он. – Беда, государь!
– Говори.
– Слава тебе господи, не отбыл ты с его королевским величеством. А то я уж и не ведал, к кому обратиться. Все набольшие люди, кого знал, с королем уехали, а прочие и слушать не хотят!
– Да что случилось-то?
– Бунт!
– О как! А против кого?
– Против тебя, государь.
– Это как? Я тут вроде как не царь, чтобы против меня бунтовать.
– Не царь, а только попы лютеранские на тебя зуб имеют, что ты веру их на Руси вводить не стал. Давно народ мутят, чтобы двор твой разбить да ведьму, которую ты у себя прячешь, взять. Ждали только, когда король с войском отбудет, чтобы ворваться туда да обитателей в делах богомерзких уличить. Ну и деньги, какие ты, государь, из Риги привез, покою многим не дают.
– Чудны дела твои, Господи! – удивился я. – А ты, значит, предупредить решил. Погоди-ка, а тебе какая в том корысть? Ты ведь и сам теперь лютеранин.
– Я верно и нелицемерно служу его шведскому королевскому величеству, – четко проговорил по-шведски Савва, отстранившись, – а вы, ваше величество, супруг его сестры, нашей доброй принцессы Катарины!
– Стало быть, хорошо служишь, –
