Случалось, что показатели двухдневной давности были лучше, чем теперешние, хотя со всей очевидностью мастерство экипажа заметно повысилось. Вот тут-то и играло свою роль изменившееся состояние озерной воды, и особенно это было заметно на сверхрежимах, когда лодку разгоняли до полного хода, и в этом режиме Ружон пытался выпускать оружейное шасси так, чтобы это давало меньшие курсовые отклонения корабля, ну и, разумеется, вибрации.
Перед бункером Брейн с Корсаком снова ненадолго останавливались и снова перебрасывались несколькими специфическими терминами, а потом в молчаливой сосредоточенности спускались в лабораторию.
За неделю Брейн прошел путь от четырех секунд при «одной единице» до семи секунд при «четырех единицах».
По мнению Корсака, это было невозможно физически – такой скачок за малое время, но при этом забывал, что сам нарушал все принципы физической биологии, оставаясь в вакуумной камере более двух минут.
– Слушай, а может, в твоем мире все такие странные, а? – спросил майор в этот раз, проверив параметры состояния Брейна, когда тот вернулся из камеры.
– Не знаю. Я об этом никогда и не задумывался. Может, если когда-нибудь я бы смог вернуться, я бы устроил дома такую же камеру, чтобы наштамповать вам побольше суперагентов, – сказал Брейн и засмеялся, тут же сорвавшись на кашель.
Он кашлял после всех погружений в вакуум, да так сильно, что едва ли не до крови, правда, с каждым разом все меньше. Видимо, его организм начинал понемногу привыкать к этой странной нагрузке.
– Возвращаться обратно для тебя уже бессмысленно, – сказал тогда Корсак.
– Я, конечно, реалист и понимаю, что такого стечения обстоятельств, которые забросили меня сюда, в обратном порядке уже не сложится.
– Нет, я не об этом. Учитывая, что я даже примерно не понимаю, откуда ты прибыл, все говорит о том, что это очень большие расстояния. Заметь, я не говорю расстояние, я говорю – расстояния.
– Ну, я не совсем понял, но как будто что-то немного представил.
– Если бы ты сейчас вернулся домой, то не узнал бы ни родную планету, ни своих знакомых, если бы они были живы. Мало того, они носили бы немного другие имена, а в особых случаях мужчины оказались бы женщинами или наоборот. И тем сильнее изменился бы этот мир при возвращении, чем более далекое путешествие ты бы совершил.
Брейн вздохнул и посмотрел в бетонный пол.
– Удивительно? – спросил Корсак.
– Нет, страшно. Но почему?
– Потому что все мы изменяемся, и даже прямо сейчас. Уже сегодня мы с тобой выглядим иначе, чем вчера.
– Ну, течение времени и все такое…
– Течение – да, но время и сопутствующие ему переменные движутся у всех в разных направлениях. Мы не одинаково изменяемся, мы изменяемся в разных направлениях. И даже твоя куртка, – Корсак взял со скамьи куртку Брейна. – Мне кажется, вчера она была чуть другого цвета, нет?
Сказано это было в шутливом тоне, но Брейн начал понимать, что пытается донести до него Корсак.
Оставь мысли о возвращении? Или это лишь урок философии?
После Брейна в камеру отправлялся сам Корсак. Обычно он устанавливал таймер обратной выгрузки на пятьдесят секунд, реже – на одну минуту. Разумеется, он мог оставаться там и дольше, но не считал это необходимым.
– Пятьдесят секунд – это для бодрости, понимаешь? Я оттуда выхожу как из криобокса. Все тело горит, адреналин подскакивает. Но в пределах разумного.
– А как же рекорды? Зачем их ставить?
– Рекорды нужны, чтобы определить свои границы. Опять же, они хорошо встряхивают, когда однообразные нагрузки уже приедаются, – пояснял Корсак.
В этот раз, как обычно после тренировки в вакуумной камере, Брейн с Корсаком пошли на завтрак, где встретились с Ружоном, который, как всегда, острил, однако Брейн видел, что это была своеобразная психологическая защита.
От Корсака Брейн знал, что Ружон прекрасно справлялся с индивидуальными заданиями, некоторые из которых были на тот момент слишком сложны для молодого агента.
– Я рисковал им втемную, понимаешь? Но не потому, что я куратор-тиран, хотя я, конечно же, тиран. Просто был поставлен в ситуацию, когда никого крепче Ружона уже не было, и бросил его в дело от отчаяния. А он справился. Я думал, просто повезло парню, и уже намеренно отправил его еще в одно пекло – он и там преуспел. Теперь он у меня на хорошем счету, такие вот дела.
Брейн заметил, что Корсак часто делился с ним тем, чем с посторонними не делятся, и вообще ни с кем не делятся, учитывая специфику их работы. И он напрямую спрашивал об этом Корсака.
– Мне так легче, я же это десятилетиями в себе таскаю. Но тебе сообщаю только детали без основы. Ты можешь снять интересный фильм по этим приключениям, но никакие мои враги от этого ничего не выиграют.
А еще Корсак сказал, что даже эти сведения с Брейном никуда не уйдут.
– Ты нестандартный продукт, Томас. Либо ты окажешься далеко отсюда, где полученные от меня сведения ничего не значат, либо тебя прихлопнут где-то при выполнении задания. Ты кусок взрывчатки с подожженным фитилем – вот как я это вижу.
– И долго будет гореть фитиль?
– Не знаю. Но погасить его не удастся, а вот выдернуть – это вариант.
89
Когда они приехали на каре к старому ангару, то обнаружили его открытым. Впрочем, Корсака это не удивило. А когда все трое зашли внутрь, то обнаружили там двух техников. Одного из них Брейн знал, а второго видел впервые.
Корма лодки была закрыта лесами, и эти двое крепили к ней какие-то петли гигантских размеров.
Не успел Брейн придумать, для чего это нужно, как Ружон негромко произнес:
– Парашютная система.
– Весело.
– Не очень, – так же тихо сказал Ружон. – Судя по всему, мы будем внутри, когда ее сбросят вниз.
– Хорошо бы в воду.
– Это как получится.
– Ну вот, – сказал Корсак, возвращаясь к своим курсантам. – Скоро полетим к теплому морю!..
– А поточнее – когда именно? – спросил
