Когда я подхожу к двери, откуда-то сзади вдруг доносится запах жасминового одеколона. Я резко оборачиваюсь и обнаруживаю, что рядом со мной стоит доктор Стернфилд. Она вся в белом – от шелковой ленты в волосах до легких лаковых туфель. В этот момент луч солнца прорывается через огромное окно под потолком, и в его свете она выглядит как современное воплощение феи-крестной.
И да, у меня есть желания.
Генный допинг – конец соревновательного спорта?Или начало совершенно новой игры?Лэнс Старкман, «Спорт и досуг в США»
Благодаря быстрому росту мышц студент старших курсов Уилл Уильямс, начинающий полузащитник команды «Warriors», встречает противников во всеоружии. Уильямс настаивает, что ему удалось прибавить пятьдесят фунтов за прошлый год благодаря интенсивным силовым тренировкам, диете с большим количеством протеина и «старому доброму скачку роста». Но некоторые намекают на новое достижение науки – генный допинг, при применении которого измененная ДНК вводится в тело спортсмена, чтобы увеличить его достижения, снизить чувствительность к боли, стимулировать рост мышц и увеличить выносливость.
Международный совет по вопросам спортивного поведения разрабатывает анализ крови, который сможет выявить измененные гены. Доктор Сэмпсон Воглер утверждает: «В ДНК, внедренных искусственным путем, отсутствуют определенные последовательности, которые есть в ДНК естественного происхождения. Уже до конца года этот анализ будет в числе наших инструментов».
Возможно, до сих пор науке удавалось противостоять обманщикам. Но некоторые считают, что это только вопрос времени – рано или поздно те, кто пытаются обойти процедуру тестирования, разработают трансгенные препараты, не содержащие явных признаков манипуляции. Как и на идеальных фальшивых купюрах, на генных модификациях, которые нельзя обнаружить, скоро можно будет нажить состояние.
Пять
В отличие от других сотрудников, которые сегодня сменили обычную рабочую одежду на джинсы и вязаные кофты, доктор Стернфилд надела простое льняное платье и накинула поверх лабораторный халат. В то же время, впервые, насколько я могу вспомнить, ее золотисто-каштановые волосы свободно свисают до плеч, выбившись из-под ленты. Она наклоняется ко мне:
– Привет, Эйслин. Ты сильно проголодалась?
– Ммм, не очень.
– Не против визита к нашим длинноруким друзьям?
Как будто я хоть раз отказывалась поиграть с шимпанзе.
– Конечно.
Она идет вниз по тихому коридору, удаляющемуся от столовой.
– Какое облегчение – на один день отвлечься от бумажной работы.
Я знаю, что нужно проявить дружелюбие, прежде чем перейти к делу, но я не могу удержаться и спрашиваю прямо:
– Так что, Сэмми, ну, подходящая кандидатура?
Она подмигивает мне.
– Что ж, я еще не могу сообщить тебе никаких деталей, но инструкции оставляют нам достаточно свободы действий.
– Спасибо вам за все, что вы делаете. Для нас нет ничего важнее.
Я ожидаю, что мы направимся наружу, к куполам вольеров, где обычно играют шимпанзе, но доктор Стернфилд останавливается у лифта. На нем нет никаких надписей, а чтобы им воспользоваться нужен ключ. Мы спускаемся на два этажа, а потом идем по извилистому коридору к зоне, которую я еще не посещала. Кондиционеры здесь работают на полную. Когда мы подходим к тяжелой двери, доктор Стернфилд поворачивается глазом к сканеру сетчатки и вводит код на клавиатуре. Я еще ни разу не видела лабораторию, защищенную настолько хорошо.
За дверью оказывается комната, залитая светом полного спектра, но меня пробирает дрожь от страха замкнутого пространства. Здесь даже холоднее, чем в коридоре, а пахнет будто дезинфицирующим спиртовым раствором.
Мы проходим вдоль клеток и приближаемся к одной, на которой написано «Руби». Она – мой любимчик, и Штеффи, присматривавшая за ней, давала мне покормить обезьяну, когда та была еще детенышем. Хотя Руби должна была привыкнуть к людям, она все еще прячется, если голоса вокруг становятся слишком громкими. Могу ее понять.
Мы останавливаемся у ее клетки. Руби торопливо подходит к решетке и высовывает свою узловатую руку, будто хочет, чтобы мы пожали ее. Впервые такое вижу. Доктор Стернфилд усмехается и похлопывает ее по длинным пальцам. Руби крутится перед нами, будто позируя для фото, и я готова поклясться, что она улыбается.
Доктор Стернфилд наклоняется ко мне и шепотом, хотя рядом больше никого нет, произносит:
– Харизма.
– Она ей определенно присуща. Но как вы выдрессировали ее?
Она чешет макушку Руби.
– Выдрессировала? Думаю, ты не понимаешь. Я дала ей средство, о котором тебе говорила – для коммуникабельности. «Харизма», или CZ88, если ты предпочитаешь официальное наименование.
Кровь приливает к голове так быстро, что я едва удерживаюсь на ногах.
– Что? У вас уже есть метод лечения? Я думала, вы только ведете исследования.
Её глаза блестят.
– Ну, мне нужно быть осторожной насчет того, что и кому я говорю. Но интуиция подсказывает, что тебе, Эйслин, можно доверять. Как бы там ни было, я начала работать над этим еще студенткой, когда изучала медицину. Шимпанзе – второе тестирование на млекопитающих. В первой группе были крысы, очаровательнее которых ты вряд ли встретишь.
Сердце все громче колотится в моей груди.
– Ух ты. Ух ты.
Я позволяю Руби взять меня за руку, просунутую между прутьями решетки.
– Она такая дружелюбная. На скольких шимпанзе вы уже это проверили?
– На пяти. Иногда тут целая компания приматов собирается.
– Держу пари, Штеффи это нравится.
Глаза доктора Стернфилд на мгновение вспыхивают, а потом она улыбается:
– Ага, она этим наслаждается.
Я наблюдаю за Руби, которая, кажется, танцует.
– Кажется, она действительно счастлива. Вы можете это измерить?
Доктор Стернфилд поджимает губы.
– У людей это измеряется лишь субъективно, а о животных и говорить нечего. Но мы можем измерить стресс. А уровень норэпинефрина, кортизола и адреналина у Руби значительно снизился.
Чтобы определить, что на вечеринке мои гормоны стресса зашкаливали, несмотря на пиво, не понадобилось бы анализа крови. Каков мой нормальный уровень счастья? Когда я переписываюсь с Джеком в Интернете, мои показатели, несомненно, поднимаются. Но сейчас? Низкие, несопоставимо низкие.
Доктор Стернфилд продолжает.
– Неважно, насколько счастливы шимпанзе, все равно между тестированием на животных и клиническими испытаниями с участием людей есть огромная пропасть. Знаешь, как называют эту пропасть те, кто занимаются исследованиями и разработкой новых лекарств? Долина смерти. Где прекрасные, совершенные проекты встречают безвременный конец.
Она упоминала «долину смерти» и раньше, но никогда эти слова не вызывали у меня такого острого приступа разочарования.
– Вы не можете позволить этому проекту умереть. Он может оказаться просто потрясающим.
Она печально улыбается.
– Я знаю. Поверь мне. Но быть «просто потрясающим» недостаточно, чтобы в обозримом будущем получить одобрение по официальным каналам. Мой папа упорно настаивает на том, что «Nova Genetics» борется только с болезнями, и чем опаснее они – тем лучше.
Я тихо говорю:
– Иногда я думаю, что чувствовать себя так – хуже болезни.
Она вздыхает.
– Эйслин, я понимаю. К моменту, когда мир наверстает упущенное в части улучшения генов, я уже,
