Однако как этот запрет совместить с тем, что старый князь сам схоронил в земле клад для потомков? Может быть, свой клад он спрятал в озере? Отпадает, потому что внуку Мономах говорил о сидящих у клада мертвых сторожах, да вообще у князя Изяслава не было сомнений в том, что клад именно закопан… А что, если в этом запрете как раз и спрятано указание? Как в языческом пожелании охотнику «Ни пуха ни пера!», когда, наоборот, желают, чтобы добыл птицу… Попробовать, что ли, прочитать сзади наперед? Как оно там точно? Ага, вот: «И в земли не хороните, то ны есть великъ грехъ». Немало потрудился Хотен, пока на воске не вырисовалось: «ХЕРГЪКИЛЕВЬТСЕЫНОТЕТИНОРОХЕНИЛМЕЗВИ». Начало заставило читателя усмехнуться, а во всем остальном Хотен только что и сумел найти, что «лев» да «инорох» (единорог?). Не дай бог, если это и есть указание на место, где зарыт клад! Ведь придется искать церковь или терем, украшенные этими двумя изображениями, а кто разрешит под ними копать?
Попечалился, пожурился Хотен, да и сел читать дальше. Смотрит – стало трудно глазам. В чем дело? А уж за окном темнеет. Снова зажег он свечу и уж больше не отрывался от чтения до глубокой ночи.
Теперь покойный князь, как добрый дедушка, давал полезные советы, да только опять-таки полезные больше для князей: «На войну выйдя, не ленитесь, не надейтесь на воевод». А на кого ж тебе надеяться, как не на себя, если ты сам себе воевода? Правда, дальше уже и всем дружинникам хорошо бы послушать. Ведь осуждает князь тех, кто на войне потакает себе в еде, в питии или в спанье. Сторожей, по его разумению, князь должен сам расставлять, самому расположиться среди воинов, и долго не спать, а встать рано. Да и вообще доспехи с себя снимать можно, только хорошо оглядевшись: ибо внезапно человек погибает. Уж с чем с чем, а с этим последним советом Хотен теперь вполне согласен.
Далее шли советы о том, как получше выглядеть в глазах жителей Русской земли и гостей из других стран. Почудилось в том Хотену нечто лживое: если, к примеру, не любит сын Мономаха угощать путников, а делает это только для того, чтобы о нем добрая слава шла, то неужто путник не заметит, что потчуют его не от всей души, а по обязанности? И можно только себе представить, какую рожу состроит такой князь-притворщик, если, на охоту торопясь, встретит похороны и, вовсе того не желая, а по обязанности, с коня сойдя, пойдет проводить мертвого до могилы… А вот хорошо сказано, со всей мудростью Мономаховой: «Жену свою любите, но не давайте им над собою власти». Вот именно! Уж коли женился, так люби ее, раз Бог велел, «свою жену», а властвовать над собою не позволяй «им» – то есть ей, жене, и всяким-прочим твоим бабам. Правильно.
Задела Хотена за сердце похвальба князя Владимира, что отец его, дома сидя, сумел выучиться пяти иноземным языкам. Так ведь то был великий князь, у него свободного времени немерено, ему же на хлеб зарабатывать не нужно, и научиться князю Всеволоду Ярославовичу было просто: запрет, небось, у себя во дворе прохожего иноземца и не выпустит, пока тот не обучит своему языку. И сие тоже, конечно же, хорошо, красиво и почетно придумано – тащиться каждое утро до света еще в церковь, отстаивать заутреню, а потом встречать восход солнца с молитвой: «Просвети очи мои, Христе Боже, давший мне светом твоим красным полюбоваться!» И еще: «Господи, подари мне еще одно лето, чтобы остаток дней моих, в грехах своих каясь, хвалил я Тебя!» Прекрасно и здорово, кто спорит – да только для того, кто, помолившись, ложится спать опять, как чернец после заутрени или всенощного бдения.
Думал Хотен, что сумеет дочитать книгу до солнечного восхода, чтобы улечься почивать согласно наставлениям князя Владимира, однако заснул еще затемно. Проснулся, когда солнце было уже высоко, и оттого, что в комнате стоял холод. Пока ходил ругаться с истопником, пока слонялся по пустой гриднице, ожидая, чтобы печка разгорелась и дым вытянуло в окно, пока перекусывал, чем придется, на поварне, прошло не менее двух часов. И вдруг почувствовал невольный читатель, что соскучился по оставленной на столе книге.
Теперь князь Владимир рассказывал о своих жизненных трудах, имея в виду походы и «ловы», выезды на охоту. А начал он так трудиться с тринадцати лет. Что ж, походы по русскому бездорожью, с разбойниками в лесах и князьями-грабителями в городах – это дело действительно трудное не только для купца, но и для князя, путешествующего, по завету предков, только верхом, а заболеет или умрет, так тоже ведь не на повозке поедет, а между двумя конями-иноходцами. А вот охота… Смеялся Хотен над любителями соколиной охоты, покамест сам ею не заболел, но и теперь не согласился бы назвать звериные ловы трудом. Уж не отдых, это точно: какой отдых, если полумертвый домой возвращаешься? Так, молодецкая забава, развлеченье…
Однако на самом деле князь рассказывал о походах, иногда о боях и захвате пленных. Иногда воевал против других князей вместе с половцами, а чаще против них. И богатства у него водились большие. Вот он съехался «с Олегом» (наверное, был то знаменитый любимец половцев, Олег Гориславович) и с отцом своим на обеде в Чернигове, на Красном дворе, и подарил отцу триста гривен золота. Вот он вместе с черниговцами и с половцами идет против другой орды половцев, повоевавших Стародуб, и на Десне захватили они в плен князей Асадука и Саука, а дружину их перебили. Часть добычи досталась, понятно, молодому князю Владимиру, а затем и часть выкупа за половецких князей… Тут Хотен потянулся за дощечкой и писалом на «вечной коже» вывел: «АСАДУКЪДАСАУК». Есть. А через год ходил он снова с черниговцами и с половцами, Читеевой ордой, на Всеслава Полоцкого к Минску. И ворвались они в город, и не оставили в нем ни человека, ни скотины. После этого грабежа больше других обогатился, понятно, предводитель, русский князь.
Всеслав, однако же, свой, Рюрикович, и земля та Полоцкая своя, русичи там живут, а старый князь говорил внуку, что богатство схоронил половецкое. Следственно, искать надо записанное про половецких князей да про их добро. И принялся читать Хотен – кусками, прилежно вникая в смысл произнесенного и глазами подтверждая в
