– Лихо! – Радко, не скрывая радости, подбоченился. И тут же пригас: – А о чем же я буду править посольство тогда?
– Говорить с Вячеславом Владимировичем буду я, но только наедине. И ты, как скажешь князю, что необходимо остаться только втроем, имени моего называть не должен.
– Понял, – заявил Радко столь решительно, что емец еле удержался от смеха: ведь и Рыжок уразумел, небось, что децкий как раз ничего и не смог понять. – Теперь ты меня выслушай. Ты ведь сейчас наденешь доспех, подаренный тебе великим князем, шелом его прежний, сверху корзно набросишь, а сядешь на престарелого своего Яхонта, тоже ведь из Изяславовой конюшни. Не так ли?
– Так, Радко, – подрастерялся емец. – Сам великий князь мне приказал. И перед воротами городскими велел забрало у шлема опустить, чтобы не узнали меня вышгородские доброхоты Долгорукого князя.
– Да кому ты нужен, Хотенко, чтобы тебя под забралом прятать? – децкий захохотал снова и, утирая слезы, продолжил уже громким шепотом: – Великий князь выехал из Владимира тайно тем же утром, что и мы. Поскакал в становища черных клобуков договариваться на весну, смекаешь? Под самым носом у своего Долгорукого дядюшки… А ты разве что росточком его повыше, зато ноги у тебя длинные. Так что на коне да в его доспехах, да в корзне княжеском… Уразумел теперь?
– Где уж мне, дураку, понять, – процедил Хотен сквозь зубы, спешился и принялся пританцовывать на талом снегу, разминая ноги. – Давай уж сразу здесь и переоблачимся. Как только на пригорок выедем, нас с Варяжских ворот увидеть будет можно.
– Спешились, хрены вы сосновые! В доспехи облачаться! – заорал вдруг Радко и, наблюдая с коня рассеянно, как спешат к ним оруженосец и холоп с заводными конями, проговорил: – Я бы на твоем месте гордился, что народ тебя за князя Изяслава может принять. И ради бога, надень под доспех и свою кольчугу. Береженого Велес бережет.
Когда сошли дружинники с коней перед княжеским расписным теремом, Хотен, все время державшийся четвертым в строю, бросил поводья Хмырю и вслед за Радко бегом поднялся на крыльцо. Белобрысый дружинник, что столь предприимчиво обошелся с рабой Хвойкой, именем Соломина, бросился за ними с увязанной в холстину шпалерой на плече.
В большой палате князя, куда послы ворвались вслед за растерявшимся сторожем, не давая ему времени объявить о своем прибытии, делалось черт знает что. Несмотря на предобеденный только час, в душном воздухе висели запахи пивного и винного перегара, кислой капусты и несвежей копченой рыбы. Хитрые игрецы играли на всевозможных своих орудиях, иные скоморохи плясали и ходили колесом, а один из них, в платье немецком, справа зеленом, а слева красном, пускал изо рта огонь, не cтрашась поджечь мох между бревнами на низком потолке. Понять, где сам князь Вячеслав Владимирович, за этим мельтешением было трудно, и поэтому, быть может, гаркнул тут Радко во всю мощь своего громового голоса:
– Посол от великого князя Изяслава Мстиславовича! А вы все вон, дети бесовы!
Сразу же смолкли скрипицы, гудки, сопели и бубны, а скоморохи стеснились в двери, а там и испарились. В палате, от веселого племени освобожденной, обнаружился стол, накрытый для питья и закуски, возле него молодой безбородый князь с кубком в руке, а на роскошном, золотой парчою покрытом ложе – вовсе и не старый, как показалось Хотену, бородач. Был он тоже в княжеской шапке, только искрящейся драгоценностями, и лежал, обложенный подушками и на локоть опершись.
– Кто посмел тут у меня самовольничать? – прошамкал князь с ложа. – А впрочем, подите, детушки, отдохните немного.
Присмотрелся Хотен и увидел, что жидкая бороденка и остатки волос, из-под шапки вылезающие, у князя Вячеслава Владимировича ярко-рыжие, наверняка крашеные, морщины же на лице замазаны румянами и белилами. А не сразу рассмотрел, потому что через щели в шлеме немногое увидишь.
– Не прогневайся, княже, мы к тебе с посольством от великого князя Изяслава Мстиславовича, – поклонился Радко. – И поручение наше тайное, говорить можем только наедине с тобою, княже.
Хотен тем временем забрал сверток со шпалерой у растерявшегося вконец Соломины и махнул стальной блестящей рукою, прогоняя его, а заодно и сторожа, из палаты. Соломина рывком отворил дверь, и от него в проеме брызнули в темноту сеней и в стороны любопытствующие рожи.
– Ты, что ли, Радко? – осведомился князь Вячеслав и добавил равнодушно: – Жив, значит, старый черт.
– Ладно, ладно! Уже понял, уже ухожу, дедушка, – скривив красное пьяное лицо, заявил вдруг молодой князь, поклонился зачем-то Хотену и направился к двери. Странной показалась сыщику его походка: и не тем, что выписывал молодой князь ногами кренделя… Ага, вот: сапоги его сафьянные стоптаны, и за тем, что на правой ноге, волочится подметка.
– Ты посол, надевший шлем и доспехи сына моего названого великого князя Изяслава, повыше его будешь, посему и не обманулся я, хоть и полуслеп уже. А троюродному моему племяннику Всеволоду простительно было обмануться, потому что пьян он. А пьян потому, что в дому его скудном еда его – сухарь, а питие – вода, вот бедный и дает себе волю, когда к себе от скуки приглашу. Была у него волость, так отец его Ростислав Мстиславович за безделье и за нехождение на войну отобрал. А ты кто, посол?
– Лицо я тебе открою, – заявил Хотен, положил ковер на скамью, а шлем, снявши, на стол. – Меня ты не знаешь в лицо, а имени своего, ты уж извини, князь, не скажу. Мне еще в Киев скакать, а там я дольше проживу, если себя не стану здесь объявлять. Ты уж не прогневайся, княже.
– Ты давай, правь свое посольство, – замахал на него руками князь. – Больно мне нужно твое имя, хитрец! Ты лучше покажи, что привез для меня, не томи!
Тогда торжественно, как положено, изложил Хотен старцу просьбу его племянника. Потом занялся свертком: разрезал ножиком тонкие ремешки, освободил из холщовой обертки драгоценную немецкую шпалеру, они с Радко развернули ее и, неловко толкаясь, догадались, наконец, встать, как столбы, растянув между собою. Князь Вячеслав свесил ноги в мягких аксамитовых сапогах и уселся на ложе, чтобы удобнее было рассматривать.
– Сие шпалера, – начал Хотен, – немецкое изобретение. Для немецких князей она еще и полезна в жизненном их течении, поскольку живут они в замках, из дикого камня сложенных, а сии шпалеры щели в стенах прикрывают. Русским князьям и без шпалер не дует, ибо у них стены либо кирпичные, либо добре законопачены, и потому для русича такая вещь не столь полезна, как утешна, потому что позволяет глазу отдохнуть на занимательном изображении, а голове подумать над смыслом
