Все помещения в отведенных ей покоях по спирали расходились от спальни, которая находилась в центре. Это была очень тихая комната, залитая тусклым светом серых предрассветных сумерек. Своим изяществом, чистотой и приглушенными цветами эти покои напоминали жемчужину. Кестрель помнила, как Арин рассказал ей, что выбор цвета не случаен. Несмотря на изобилие валорианской мебели, было понятно, что некогда здесь располагались покои знатной гэррани.
Сарсин молча подняла подол фартука и принялась укладывать в него зеркала, колпачок для тушения свеч, тяжелую мраморную чернильницу… Фартук начал провисать и уже грозил порваться.
— Принеси корзину, — посоветовала Кестрель, — или ящик.
Сарсин бросила на нее свирепый взгляд, поскольку обе они понимали, что в конце концов именно это ей и придется сделать. В покоях было слишком много вещей, которые при необходимости можно превратить в оружие. Кестрель не хотела, чтобы их забирали, но теперь, по крайней мере, ей можно притвориться, что она сама отдала приказ, а Сарсин его выполнила. Однако та лишь подошла к двери и позвала помощников. Вскоре гэррани забегали по комнатам, вынося оттуда все, что могло быть опасно: кочергу, медный кувшин, часы с острыми стрелками.
Кестрель молча наблюдала. Ничего, всегда можно открутить ножку стола. Но побег все равно маловероятен: окна покоев находятся слишком высоко, прыгать вниз опасно. Выйти можно было только через одну комнату, через одну дверь, и эта дверь закрывалась на довольно крепкий с виду замок.
Когда гэррани закончили выносить вещи и Сарсин снова осталась с ней наедине, Кестрель произнесла:
— Постой.
Сарсин держала наготове большой ключ.
— Я должна увидеться с подругой, — сказала Кестрель.
— О светских визитах тебе пора бы забыть.
— Арин обещал. — Кестрель почувствовала ком в горле. — Моя подруга больна. Арин говорил, что меня к ней пустят.
— Мне он об этом ничего не сказал.
Сарсин захлопнула за собой дверь в покои, и Кестрель не стала умолять ее вернуться. Она не желала унижаться перед своей тюремщицей, но все-таки ей невыносимо больно было слышать, как повернулся ключ и щелкнул язычок замка.
— Ну и что ты делаешь, Арин?
Тот сонно потер глаза и взглянул на Сарсин. Он случайно задремал в кресле. Уже рассвело.
— Я не смог уснуть в своей старой комнате. Здесь, в покоях этты, я хотя бы…
— Я сейчас говорю не о твоем выборе комнаты, хотя она, если задуматься, находится подозрительно близко к восточному крылу.
Арин поморщился. Разумеется, обычно победители забирают себе пленниц только с одной целью.
— Все не так, как ты думаешь.
— Да неужели? Ты при всех назвал ее своим трофеем.
— Но это неправда.
Сарсин вскинула руки.
— Тогда почему ты так сказал?
— Потому что я не знал, как еще мне спасти ее!
Сарсин замерла. Потом наклонилась к нему и потрясла его за плечо, будто пытаясь разбудить.
— Спасти валорианку? Зачем?
Арин схватил ее за руку.
— Прошу тебя, выслушай меня.
— Обязательно, как только начну понимать хоть что-нибудь из того, что ты говоришь.
— Помнишь, я делал за тебя уроки в детстве.
— И что?
— Я велел Анирэ заткнуться, когда она смеялась над твоим носом. Помнишь? А она меня толкнула.
— Красота сослужила твоей сестре дурную службу. Но все это было давно. К чему ты это вспомнил?
Арин взял ее за обе руки.
— Сейчас мы вместе, но это ненадолго. Придут валорианцы, будет осада, — пробормотал он, с трудом подбирая слова. — Прошу тебя, во имя богов, просто послушай.
— Ох, Арин. Разве ты еще не понял? Боги тебя не услышат. — Она вздохнула. — Но я, так и быть, выслушаю.
Арин рассказал о том дне, когда Кестрель купила его, и обо всем, что произошло потом. Он ничего не утаил.
Когда он договорил, глаза Сарсин смотрели совсем по-другому.
— Какой же ты все-таки дурак, — вздохнула она, но ее голос звучал нежно.
— Ты права, — прошептал он.
— И что ты будешь с ней делать?
Арин беспомощно откинулся на резную спинку отцовского кресла.
— Не знаю.
— Она просила о встрече с больной подругой. Говорит, ты ей обещал.
— Да, но это невозможно.
— Почему?
— Кестрель ненавидит меня, но пока она еще со мной разговаривает. Когда она увидит, что стало с Джесс… я больше ни слова от нее не услышу.
Кестрель сидела на лоджии. Там было тепло и повсюду стояли цветы в горшках, распространяя свой солоновато-молочный аромат. Солнце уже высоко поднялось над горизонтом. Оно подсушило капли, которые остались на стекле после ночной бури. Ливень потушил пожар в городе. Кестрель все утро смотрела из южного окна и видела, как пламя угасало.
Ночь была длинной, утро тоже. Но ей не хотелось спать.
Ее взгляд упал на одно из растений. Гэррани называли его девичьим шиповником. Это был большой куст с толстыми стеблями, посаженный, наверное, еще до войны. Его листья напоминали цветы, потому что на солнце они из зеленых становились огненно-красными.
Кестрель невольно вспомнила о поцелуе Арина, о том, как от прикосновения его губ у нее внутри вспыхнул яркий свет и ей показалось, что сама она обратилась в пламя.
Кестрель распахнула дверь лоджии и вышла в сад на крыше, обнесенный высокой стеной. Она вдохнула холодный воздух. Ее окружали мертвые растения: их бурые листья, стебельки, которые сломаются, стоит только притронуться к ним. На земле были выложены замысловатые узоры из гальки. Серые, синеватые, белые, по форме камни напоминали птичьи яйца.
Кестрель провела рукой по холодной стене. Ни сколов, ни выступов — не за что зацепиться. Перелезть не получится. В дальней стене она увидела закрытую дверь, но не знала, куда та ведет.
Кестрель задумалась, кусая губы. Потом вернулась на лоджию и, вытащив на улицу девичий шиповник, разбила горшок о камни.
Время шло. Кестрель смотрела в окно. Солнечный свет приобрел золотистый оттенок. Пришла Сарсин и увидела разбитые горшки в саду. Она собрала керамические осколки и прислала других гэррани обыскать комнаты.
Кестрель специально спрятала несколько острых и опасных с виду осколков там, где их непременно найдут. Но самый лучший, тот, которым можно было легко перерезать горло, висел за окном. Она обвязала его тканью и повесила среди листьев вечнозеленого плюща, который плелся по стене возле ванной. Потом она закрыла окно, зажав краешек материи между рамой и подоконником.
Его не нашли, и Кестрель снова оставили в покое.
Глаза закрывались, а руки и ноги казались свинцовыми, но она все не ложилась спать. Наконец Кестрель попыталась сделать то, чего больше всего боялась: начала расплетать волосы. Изо всех сил дергала себя за косички и ругалась, когда они путались еще больше. Ей не давали уснуть боль и стыд. Она постоянно вспоминала, как руки Арина перебирали ее волосы, как его пальцы касались шеи.
Вернулась Сарсин.
— Принеси мне ножницы, — попросила Кестрель.
— Ты же знаешь, что я тебе их не дам.
— Потому что боишься, что я ими зарежусь?
Женщина не ответила. Кестрель подняла взгляд, удивленная ее молчанием и тем, что Сарсин отчего-то стала смотреть на
