Натан издал неопределенный звук: не то был против, не то согласился. А грифон продолжил совершенно серьезно:
— Вивьен, велика вероятность, что твоя мать — темная ведьма.
Кажется, пока я спала, Эрик обо что-то ударился головой.
— Фифи заметила на комнатах, что снимали твои родители, отвод глаз. Потом твоя мать отправилась лечить кошку к целителю и выложила за это круглую сумму, — поддержал бредовую идею грифона Натан. — Это было как раз перед их отъездом.
— Вот почему они сбежали. — Эрик хлопнул ладонью по спинке сиденья. — Видимо, на целителя отвод глаз не подействовал.
— Какая ведьма? — Я понимала правоту мужчин, но цеплялась за последние осколки своего прежнего мира, которые таяли, как лед под весенним солнцем. — У нас в доме всего один котелок был! И тот старый да погнутый, мы в нем деготь хранили!
— Ведьма может и в кастрюле зелье сварить. В котелке ей просто удобнее.
Вспомнилась страсть матери к готовке. Бесконечные ряды кастрюль на плите, к которым меня не подпускали, чтобы ручки не портила. Тем не менее готовить меня учили. Отдельно. Когда мать освобождала кухню.
— Это она на нас с отцом порчу навела? — Спросила об одном, а в голове вертелись слова тетушки Доротеи о том, что я знаю ведьму, замешанную в ритуале.
— Видимо, да. — Натан посадил кеб.
Мужчины отправились откапывать очередной столб и устанавливать маячок.
А я осталась наедине с невеселыми мыслями. В который раз родители удивили. В самом плохом смысле этого слова. Я придумала им оправдание за попытку отдать Вернону, за продажу Золотой Мадам. И ошиблась. Пора признать, я совершенно их не знаю, и прекратить закрывать глаза на очевидное.
Я никогда не была для них дочерью. Меня одевали, кормили, воспитывали — растили, словно цветок в теплице. А когда начала распускаться, выгодно продали. Откинувшись затылком на спинку сиденья, я закрыла глаза и медленно выдохнула. Мерзко.
Стоит признать, мы всегда позволяли себе больше, чем родители зарабатывали. Но это было незаметно для окружающих. Еда, нижнее белье. Средства для тела, лекарства. Последних было мало. Теперь понятно почему: с нами жила ведьма. Нужные зелья попадали в организм с едой.
Знал ли об этом отец? Безусловно. Единственное, в чем я не сомневалась, — в их с матерью любви. Наверняка мать хорошо зарабатывала на нелегальной продаже зелий. А отвод глаз и переезды помогали замести следы.
В Дартфорде мы задержались дольше всего. Видимо, тут мать развернулась по-настоящему. Или получила крупный заказ на «Игрейские слезы» и потребовалось время, чтобы его выполнить и передать заказчику.
Получается, маг из катакомб знал, чья я дочь, но родителям не выдал? Или с моей матерью вел дела Дамиан, и это было уже после моего побега? Либо отвод глаз матери подействовал и на них? А уехали родители из-за травмы Рыжки? Или из-за мага? Мать ведь не могла не понять, что свидетелей он не оставит?
А меня просто не стали искать как неудачное вложение. Как же горько понимать, что именно им я и была все эти годы.
Вспомнились слова Натана, что с моим рождением не все так просто. Я приемыш? Украденный ребенок? Вряд ли. Скорее внебрачная дочь какого-нибудь лорда, за которую получили приличный откуп. А себе оставили лишь потому, что ребенок родился хорошеньким и мог в будущем обеспечить их прибылью. Это вполне в духе людей, которых у меня язык не поворачивался сейчас назвать родителями.
Или я ошибаюсь и все эти годы за мое содержание им платили? А когда исполнилось восемнадцать, перестали? А договор с Верноном заключили заранее, потому что знали об этом.
Говорят, когда замерзаешь в буране, перед самым концом тебе становится тепло. Именно это я чувствовала сейчас: тяжелое, гнетущее тепло в груди, которое распирало ребра, не давало дышать.
— Мяу?
Чад озабоченно заглянул мне в лицо. Я обняла его за шею и разревелась. Кажется, он громко замяукал, а роза зашелестела.
— Вивьен, — их услышали.
Я оказалась на руках Эрика, прижатой к пахнущей зимним лесом и морозом рубашке, в теплом коконе объятий.
— Она поняла, что ее родители — аферисты, — откуда-то издалека донесся голос Натана. — Я могу частично убрать душевную боль и на время смазать ее воспоминания.
— Нет, — резко ответил Эрик. — Это нужно пережить. Выплакать.
— Но…
— Поднимай кеб!
Почему он не разрешил Натану помочь? Стало обидно, показалось, что грифон специально решил сделать мне больно. Потом снова вспомнила о родителях и разрыдалась.
Эрик гладил меня по волосам, шептал приятные глупости о том, что я самая сильная, красивая. Обещал, что все будет хорошо. А я стискивала пальцами его рубашку и, уткнувшись мокрым носом куда-то в ключицу, ревела. Постепенно боль ушла, оставив пустоту и бессилие, и я провалилась в сон без сновидений.
Открыла глаза, когда летели над заснеженными улочками уютно устроившегося в небольшой долине городка. Когда покинули бушующую стихию, точно сказать не могла. Но в любом случае выходило, что чудом уместившийся между вещами грифон, заполняющий собой свободное пространство, поддерживал щит, не выпуская меня из объятий.
Я почувствовала себя виноватой, неохотно слезла с его колен и устроилась на сиденье рядом с тюком. Пока спала, Чад с розой успели перекочевать на переднее сиденье. Кот восторженно разглядывал освещенные желтыми пятнами фонарей ночные улицы. А роза едва слышно шуршала, довольная, что мы летим в ее родные края.
— А вон и мои обалдуи! Сказал же сидеть в гостинице! — в притворном недовольстве проворчал Эрик, показывая на две фигуры у аккуратного здания с яркой вывеской, на которой сообщалось, что здесь можно снять комнаты.
Натан громко хмыкнул. И мы приземлились рядом с самоходными санями. Помощники грифона перестали суетливо махать руками и дружно уставились на нас. Более непохожих и в то же время похожих мужчин я никогда в жизни не видела.
Белокожий почти до синевы блондин и брюнет с типичной внешностью знойного южанина. Шапки обоих валялись на сиденье в санях, а полушубки были расстегнуты. Высокий и низкий. Одежду блондина
