Лихарь видел взгляд учителя, устремлённый на дикомыта. Сидя с учениками, Ветер в открытую любовался удачей всей жизни. Вершиной многолетних трудов.
Против обыкновения, Лихарь не ощутил больной ревности. Душу ограждала завтрашняя удача. «Прибежит Белозуб. Повинную стрелу поднесёт. Тогда увидишь, отец, кому какая цена…»
Ждал герояНепростой и грустный путь.Опостылев,Отодвинулись победы.Всё вернётся,Только жизни не вернуть.Оборвавшись,Не продолжится беседа…Песня увенчалась невозможно долгим, медленно замирающим вздохом. Прошлое, восставшее в суровой телесности, снова завлекалось туманами. Наконец стало тихо. И ещё долго было совсем тихо.
Неустроево неустройство
– Эй!.. – долетел со стороны леса голос Пороши.
Оклик словно бы вернул все прочие звуки. Снежные шорохи, скрип рожнов, шипение жира, капающего в горячие угли.
– Нос привёл, – засмеялся Хотён.
Дурманящий запах почти готового мяса вправду был ощутим за версту. Однако Пороша вернулся в притон не сам по себе, даже не с товарищем по дозору. За ним, весь в белой о́киди, следовал чужой лыжник.
Парни начали вскакивать. Праздник праздником, а оружие у всех было наготове.
– Кого привёл, сын? – спросил Ветер.
– Девку, отец! – отозвался Пороша. – Речётся Неустроевой захребетницей. Самого главного моранича велит показать!
– Девку, – заволновалось тайное воинство.
Отроков Чёрной Пятери ласково принимали в острожках и затонах, лукавые любушки норовили заглянуть в крепость, но эта, одёжная без почтения к морозу, пришла за другим. С одного взгляда видно: не по зрелому умыслу в путь сорвалась – от погибели удирала.
Вблизи костра она сдёрнула утлый плат, намотанный на лицо. Тёмные волосы, тёмные ввалившиеся глаза. Шагнула прямо к Ветру, неловко, подвернув лыжи, бухнулась в ноги:
– Батюшка… оборони! Злые вороги натекли…
Старик Неустрой жил на севере, в дальней во́рге залива. Тамошний люд уже к Чёрной Пятери не тянул. Однако лесной притон обжил старое селище, от которого пошли чуть не все здешние острожки и затоны. Какое ни есть, а родство. Ветер нагнулся, поднял девку. Заглянул в лицо, спросил ровным голосом, грозно, торжественно:
– Кто смеет обидеть сущих в тени дома Владычицы?
Она пыталась говорить, губы слушались плохо, зубы постукивали.
– Люди странные из лесу вышли… Сказались переселенцами… приюта попросили, а сами…
– Не спеши, дитятко, – остановил Ветер. – Что за странники, отколь путь держали?
– Мужей полторы дюжины… бабы… С восточной стороны, якобы из Кривулкина острожка выходцы.
Источник нахмурился. Возвысил голос:
– Слыхал кто про Кривулкин острожок?
– Кричанов есть и Кропоткин, а такого не знаем.
– Ворон, ты к Пролётищу бегал! Не случалось захаживать?
– Не… И в начертаниях не видал.
Ветер кивнул, что-то для себя уяснив.
– Дальше сказывай.
Девкина повесть была беззатейлива и страшна. Сперва набродный люд держал себя скромно. Бабы, изнурённые кочёвкой, на удивление неболтливые, выменивали съестное. Мужи, заросшие, диковатые, обходились своим кружком. Слушались хромого большака по прозвищу Навязень.
– Навязень, – повторил Ветер задумчиво. Слово означало кистень-цепник.
Девка всхлипнула. Уняла готовые вырваться слёзы.
– Дядька Неустрой тоже вот… сказал, небось шайка повольная…
Ветер досадливо нахмурил брови:
– Что ж сразу не затворился да к нам гонца не послал?
– Убоялся лихо будить. Пришли потихоньку, милостью Справедливой, миром уйдут… Затворишься от путников – дурной славы в людях не минуешь…
– Зато о нас, глупостью хозяина твоего, то-то слава пойдёт, – с сердцем перебил великий котляр. – Никакого страха в людях не стало! У самого порога Владычицы Её верных теснят!
– Не вели казнить, батюшка…
– Дальше сказывай.
…А потом одного чужака младшие неустроичи поймали в клети. С полной пазухой дорогих бабьих прикрас. Повели совестить к большаку… а пришлые за своего исполчились. В копья бросились, в топоры…
Ветер покачал головой:
– У Кудаша так не забаловали бы. Он бы дурака наказал, покражу вернул, ещё виру предложил за обиду. Хорош ватаг, буйных молодчиков не сдержал!
И куда Неустроевым домочадцам против слаженного кулака? На острые клинки, знакомые с человеческой кровью, на страшный двуручный кистень могучего вожака… «Чай вам не кружало перепутное, купеческое войско не кликнете! Не предадите, как Кудаша!»
– Вора могила исправит, – сказал Ветер. – Сыт, обут, а всё равно украсть норовит.
Он слушал пристально. Искал подтверждений тому, о чём уже догадался. Кивнул наконец:
– Как есть кудашонок. Где ему собственное имя прославить… Сама каково спаслась?
– Так спряталась… Па́дерой ушла, следа не покинув… Господин, они баб наших сквернят и раздетыми плясать ну́дят! – Девка всё же не совладала, дыхание прервалось, на запавшие щёки, шершавые от мороза, брызнули слёзы. – Мужей, кого не убили, связали да заперли, припасы жрут в сорок глоток… Рыжак этот… Мне, бает, воля…
– Рыжак?..
– Так он, батюшка, в твоём хлебе кабальным жил. Теперь в шайке за следопыта, самому Навязню за сына… Он к нам и путь указал, ты-де не вступишься, тебе-де неповинны…
Ветер помолчал краткое время. Когда стих злой ропот учеников, сказал огорчённо:
– Я его, значит, выручил, а он меня выучил. Вот оно, сыны! Вот как миловать того, кто щады не сто́ит!.. – И почти выкрикнул: – Что примолкли, дети Владычицы? Кто злым кудашатам покажет, каково с нами шутить? Кто над ними примерную расправу содеет, чтоб другие набро́ды за сотню вёрст обходили?
Ученики, сплотившиеся кольцом, теснились вперёд.
– Я, отец!
– Меня вышли!
Не смолчал и Лыкаш, хоть его удостоили бы лишь при последней нужде. У самого душа болела по мясу, готовому пересохнуть. Ох, многие скорби державства! В первый же день…
– Меня, учитель!
– Меня!
Девка вертела головой, вздрагивала. Верила и не верила, что выручка семьянам всё же придёт. Великий котляр обнял её, погладил по голове:
– Утрись, дитятко, нечего больше бояться… Пороша!
– Здесь, отец!
– Слагаю с тебя дозорный черёд. Ты неустроевну привёл, тебе и честь затон избавлять. Хотён!
– По слову твоему… волчий зуб… – Гнездарь, мечтавший о большом орудье, на радостях даже попутал словесный образ готовности. Пойти ватажком! Оружной рукой Владычице послужить!..
Ветер прикинул что-то в уме. Кивнул:
– И Ворона на старшинство благословляю.
Хотён немного сник, зато у девки начали просыхать слёзы.
– Я скорый путь покажу… выведу, отколе не ждут!
Ветер улыбнулся:
– Веришь ли, будто знаешь круговеньку лучше моих чад? Достигла сюда, и будет с тебя.
– Я видела, где у них дозоры стоят! Покажу, расскажу!..
Горбоносый, названный старшим, надменно выставил челюсть:
– А нашим ходом домчишь? Бавить некогда будет…
Помолвка у него была окающая, стать летучая, сильная.
– Добегу, – обреклась бесстрашная девка. – Оплошаю… ну, бросите.
«Уж не тот ли, про кого… тень в тенях…» Убоялась прямо спросить.
Ветер завёл глаза:
– Владычица, дай терпенья!.. И как сестрица Айге ими правит? Лыкаш! Одёжек ей найди каких ни есть! Пока вовсе куржой не заледенела!..
Честь Царицы требовала немедленного отмщения. Когда девка вернулась в стёганых штанах и тёплом обиванце, трое выбранников уже стояли на лыжах.
Она первая кинулась в обратный путь, только вихри вслед закрутились.
– Сомлеет, – глядя на
