– Кто его так?..
Спрашивал Бухарку, но вперёд измотанного походника ответил Беримёд. Зло стукнул ратовищем копья по другим чункам:
– А вот о́н! Владычицы ненавистник, от братьев отступник!
– Кто?..
– Ознобишка, – прохрипел Вьялец.
Не может быть!.. Лыкаша облило кипятком, вышвырнуло на мороз. Ознобиша! Как так?.. Зачем?.. Неужели?.. На вторых санках лежал сплошной войлочный ком. Лыкаш откинул толстую покрышку. Пленник был связан по рукам и ногам, голова вдета в мешок.
– А ведь наш брат был, – дрогнул голосом Беримёд. – За одним столом ел!
– На своего пошёл! – гневались кругом.
– Против Матери восстал…
– Стойная кара отступникам заповедана. На что персты ему, если он Белозуба ножом?
Рогожу и шитый кафтан Ознобиши марали засохшие кровяные разводы. В надорванном вороте мерцала плетёная цепь, увенчанная прорезным папоротниковым листом. Все смотрели на Лыкаша, а Лыкаш разглядывал серебряный лист, остро понимая, насколько был счастлив, умирая с Вороном на лыжне.
Шагала деловито спросил:
– Тут казнить будем? Или в крепость свезём?
Третий по старшинству ответил, не оборачиваясь:
– Беги учителю скажи.
Новость заставила Ветра и Лихаря выскочить наружу в одних безрукавках, с кожухами в руках. Меркнущее небо давало ещё достаточно света: с высокого крылечка виднелись и рдеющая груда жара с чёрным шаром котла, и возбуждённо гудящий народец возле саней. Несколько мгновений источник и стень применялись к увиденному, каждый по-своему. Наконец Ветер принял решение. Не сходя вниз, тихо, отрывисто приказал Лихарю:
– Пленника в поруб, с ним завтра. Орудников ко мне. – И Лыкашу: – Живо неси лекарский припас. Может, спасём.
Лихарь перепрыгнул ступеньки, с видимым облегчением кинулся исполнять.
– Да не тащите вы! Поднимите! – рявкнул он на парней, было впрягшихся в Белозубовы чунки. – Мало в дороге кар принял, ещё здесь добивать!
Десяток рук ухватился за кузов саней, за копылья, потом, когда подняли над снегом, и за полозья. Раненого осторожно понесли к малому дому. Понурые Бухарка и Вьялец плелись следом. Ничего хорошего для себя они не ждали.
Лыкаш уже спешил в братский дом за лекарским коробком.
– Я принесу? – высунулся Шагала.
– Нет. – Державец сам не знал, почему ответил отказом, просто самому взять припас было правильно и хорошо.
Гнездарёнок сразу отстал. Позади жаловалась дверь надпогребницы, там уже спорили о казни отступника, о том, кому позволят участвовать, кому нет.
– Чур, один перст мой! – встрял голос Шагалы.
Лыкаш осторожно, чтобы не скрипнула, потянул дверь. «Не будить, – сказал Ветер. – Не потерплю…»
Внутри дома было почти темно – только мерцали багровым светом жаровни. Воробыш нагнулся за берестяным коробом. Склянки с мазями от ушибов, ран, покусов мороза. Чистые полосы на повязки. Длинные винтовые захваты для вытаскивания стрельных головок… В доме было тихо, лишь посапывали крепко спящие победители. Сердце вдруг заколотилось во рту, словно Лыкаш пытался кого-то пересидеть в горячей парилке. В ушах последний раз отдалось грозное: «Не потерплю…»
Держа короб под мышкой, молодой державец устремился к двери. На бегу схватил из растопки длинную хворостину. И… с размаху вытянул Ворона. По чём попадя, во всю силушку!
Из-под мехового одеяла навстречу взметнулась рука. Сгребла и вырвала палку. Как когда-то вырывала у межеумков, озоровавших ночами в общей опочивальне… Хлестнула в ответ! Промазала. Воробыша рядом уже не было.
Сердце продолжало бешено стучать. Державец вылетел во двор с ощущением святотатства… но и великой правильности содеянного.
Будет то, что будет…
…Ни горячих щей, ни даже дозволения сесть. Выскирегские орудники маялись возле двери, ничтожные, несчастные, близко подошедшие к настоящей смертной тоске.
– Как дело было? – спросил Ветер.
Что ответить ему, Бухарка не знал. Оказавшись за старшего, он только стремился быстрее добежать в Чёрную Пятерь. Там всё всегда решалось как бы само, небось выправится и теперь!.. Вот только Белозубу становилось всё хуже. Поняв, что до крепости раненый может не дотянуть, Бухарка свернул к лесному притону. Оттуда выслать Вьяльца вперёд, самому помощи ждать! То-то он обрадовался, услышав оклик дозорных…
…Ну нет бы обдумать в пути, как перед учителем ответ принимать. Надеялся, ватажок чудесно воспрянет, внятно речь поведёт?..
Бухарка сухо сглотнул. Вывалить правду – о том, как Белозуб велел зарядить самострелы и развязал пленника, подначивая бежать, – было страшно. Врать про самочинный побег – ещё страшнее. Мало ли что потом наговорит Белозуб. Мало ли что Ознобишка с пытки покажет…
– Повторять вынуждаешь? – спросил Ветер зловеще.
Белозуба внесли в избу с санками, чтоб язвы не вередить. Припав на колени, Ветер вскроил на раненом кожух, отнял повязку… Ознобишин отчаянный удар надрубил ключицу, загнутый коготь влез под кость, разорвав обе жилы, боевую и чернокровную. Ни прижать как следует, ни жгутом затянуть, унимая кровь, брызгавшую прямо под шеей. Пока добывали огонь, калили железное острие – Белозуб, сперва люто ругавшийся, умолк и уснул. Теперь на восковой груди бугрилась красно-сизая опухоль, в ней вдавленный струп ожога, рука посинела, лишённая кровотока.
– Мы… ну… – кое-как выдавил Бухарка. – Когда…
Белозуб приоткрыл глаз, взгляд был пристальный, суровый.
– Не надобен мне этот нож, кузнец, им меня Ознобишка достанет, – внятно сказал он Ветру. – Беда мне придёт от него, по́лно уговаривать, не возьму!
Глаз вновь померк, зубы лихорадочно застучали. Раненый мёрз в натопленном доме, оскудевшая кровь струилась отравленная, не было сил очистить её, восполнить. Стукнула дверь, подоспел с лекарским припасом Лыкаш. Поставил короб, торопясь поднял крышку… Ветер посмотрел на него, медленно покачал головой. Взял правую руку ученика, распрямил пальцы. Какие тут мази, повязки, травяные припарки? Под ногтями уже расплывалась смертная синева.
Белозуб облизнул губы, слабо закашлялся.
– От стрелы не убежишь, – злорадно уведомил он Ветра. – Попробовать хочешь? Ну, пробуй, если смелый такой… Ах вот ты как?!
– Очнись, сын! – приказал Ветер. – Ты дома. Всё хорошо.
Власть знакомого голоса развеяла наползающий мрак. Что-то изменилось в лице Белозуба, он вздрогнул, зашевелился, обрёл новые силы.
– Отец… накажи меня…
– Накажу, – пообещал Ветер. – Как рану принял?
Бухарка с облегчением хотел привалиться к стене. Пустой взгляд источника заставил поспешно выпрямиться, замереть.
– Я… по велению… – прошептал Белозуб, но снова закашлялся.
Догорела краткая вспышка, неверный огонёк, трепеща, слетел с фитилька. Взгляд остановился, сердце отмерило последние толчки, успокоилось. Саночки, послужившие раненому последним ложем, обрели чин погребальных.
Ветер с видимым сожалением отпустил его руку, поднялся с колен, сказал Лыкашу:
– Иди передай: их брата поцеловала Владычица. – И заново пригвоздил взглядом Бухарку. – Что язык проглотил? К столбу не терпится? В опалу бессрочную?
После
