В потёмках северной стороны молчаливой громадой высилась Сеча. Галуха смотрел на неё, прикрываясь воротом шубы. Завтра кощейский поезд будет разграблен. Кто, спросят, чёрных людишек к бою подзуживал?..
И нож к горлу.
…А если подвязать лыжи, как-нибудь миновать дозорных и с помощью Милосердной одолеть несколько вёрст?..
Там, по крайней мере, Марнава со своей чадью. Головорезы, каких поискать, но хоть знакомые по воруй-городку. И Ялмак гусляра когда-то держал…
Холод выжимал слёзы из глаз, понемногу забирался под шубу. Всего верста или две. Там завтрашние победители. Ну какой из Сеггара полководец? Он горазд только нянчиться с пугливыми поезжанами, уговаривать лихого скупца… которого Ялмак небось вмиг сострунил бы. Завтра железные ялмаковичи ногой растопчут дружину, рекомую Царской, несомненно, в насмешку. Марнавины молодцы одним кличем разгонят обозников, не знающих оружного боя. У Лишень-Раза мрачноватая слава, но со своими он щедр. Никому в обиду не даёт. Всем будет за ним надёжно если не в Аррантиаде, то в зеленце, где Железная, надо думать, скоро сядет на землю.
Всего верста-полторы…
Море пришло
Летняя северная ночь минула быстро. В предутренних сумерках Светел стоял рядом с Ильгрой, глядя, как не далее чем в половине перестрела принимала боевой порядок Железная. Ялмаковичи неторопливо сдвигались клином. Нацеливали острый угол в серёдку кощейской ватаги, по виду не переродившейся в какое следует войско. Над клином плескала хвостом хищная длиннотелая Щука, тыл держало хуже одоспешенное, шумное Марнавино воинство. Оно покажет себя, когда латный клин расколет немногочисленную Сеггарову дружину, вспорет сшитую на живую нитку кощейскую рать.
Ещё дальше, на уступах берега, в ласточкиных гнёздах поместились стрельцы. Со снаряжёнными луками, с отворёнными тулами. Каждый наверняка высмотрел первую цель, нащупал нужную стрелу…
«Только в бою за мной не вздумай присматривать», – сказала Ильгра, пока они со Светелом были в шатре.
У него как раз лежала на уме такая забота.
«Почему?»
Воевница сладко зевнула, устраиваясь у него на плече.
«Потому что я за Неуступом копьё носила, когда ты в люльке орал».
Он дал обещание… Ильгра через раз побивала его в потешном бою. Вражеское оружие всё равно стало казаться особенно острым и смертоносным, а девичье тело под хилой кольчужкой – уязвимым и хрупким.
Теперь он с болезненной жадностью рассматривал вражеский строй. Искал знакомые лица. Вспоминал песню Кербоги о родных глазах под шеломом. Узнанных, когда стало поздно.
Ильгре, наверно, было грустней. Он лишь кое-кого встречал в Торожихе. Стяговница знала всех.
– Ведь отроком помню, – указала она на Лягая Мятую Рожу. – В самую Беду случилось драться у Пропадихи. Его тогда палицей обласкали…
«А ты небось скулу выправляла». Светел пытался вообразить, как стоял бы против Кочерги, спасённого в перепутном кружале. Против Весела… Косохлёста…
…Против Сквары…
«Нет!.. Нет!.. Ни за что!..»
– А вон Оскремётушка, умница наш, думающий боярин.
«Боярин?..»
Седой витязь поймал взгляд Ильгры. Сдержанно поклонился в ответ. Надел шлем, сдвинул, застёгивая, нащёчники, отчего голова стала расти прямо из плеч, а лицо скрыла кованая личина. Броня отгораживает воина от всего человеческого. Идущий решать о жизни и смерти идёт путями Богов.
Светелу грела плечи добрая льняная рубаха. Мамиными руками выпряденная, заботами вытканная, любовью расшитая! Домашнее нещечко, оберег неодолимый! А за спиной, поверх кольчуги и кожуха, висел берестяной чехол. Светел сам его сладил для боя, чтоб гусли без помех прыгали в руку. Склеил накрепко: случайная стрела не проймёт.
– Ялмака не вижу, – сказала Ильгра.
Сеггар уже стоял впереди своей рати, держал копьё. Ждал Лишень-Раза. Вызов должен быть брошен и принят. Это дело вождей.
Ялмак медлил.
И что делалось за щитами, было не рассмотреть.
Ильгра посетовала:
– Раньше поле боя было священно. Мы сражались, тризнуя Небесам. Начин всегда полагали единоборцы. Ялмак бы поставил Лягая…
– А Сеггар?
– Крагуяра.
Светел надулся:
– Я ему чем плох?
– Да тем, что ума нет.
Светел пристыженно вспомнил свой сан гусляра и маячника. Сеггар не зря корпом корпел, двигая в расчерченном поле снежки. Выстроил свою рать, наплевав на вражьи смешки. Вместо обрядного клина расставил витязей позади ополчан и по бокам. Станет Ялмак думать, будто Неуступ кощеями заслонился… пусть думает. В мнимом беспорядке всяк знал своё место. За каждым витязем, приметным в красном налатнике, следовала ватажка кощеев. Он – острие зуба, они – корень! Как рубанёт отточенный клин Железной, как вдавится в мякоть! Тут Сеггар даст знать, а Светел гуслями разнесёт! Захлопнет капкан зубастые челюсти, и каково Ялмак из тех челюстей будет выпутываться, поглядим…
Кощейских стрельцов, отданных под начало Гуляя, покамест вовсе не было видно. Скажет слово хромой витязь, тут-то встанут из-за кровов огородных саней, пойдут стрелы метать. А луки у охотников навряд ли хуже разбойничьих.
Сеггар даже Поморника не с собой в биту понёс – выставил над санным городком. Чтоб знали переселенцы: они для Царской не награда в споре дружин, а братья. По бою, по оружию, по судьбе…
– Ярн-яр! – прозвучало изнутри клина.
Строй всколыхнулся, Щука поплыла вперёд. Ближе, ближе. Наконец подались в стороны двое, стоявшие в самом челе.
Ялмак Лишень-Раз вышел звать на бой Сеггара Неуступа.
Светел его сразу узнал. Даром что не видать было гнедой раздвоенной бородищи, упрятанной от возможного осквернения под нагрудник. Латные руки и ноги, сверху жёсткая шуба. Ялмак не принёс копья, чтобы обменяться бросками с вражеским воеводой. Он, как котёнка, выволок вперёд человека.
Этот человек был Неугас.
Связанный, полураздетый, еле стоящий на босых, уже мёртвых ногах.
Полтора удара сердца прошло в тишине. Потом…
– Сынок!.. – чужим страшным голосом выкрикнул Непогодье.
Хотел броситься на помощь, его удержали. Кощеи заволновались, отозвались стоном.
– Значит, не видать нам подмоги, – сказал Сеггар.
– Девку насмерть замучили, – зарычала Ильгра и потянулась к топорикам.
– А я ему гусли в руки не дал, – пробормотал Светел.
Ялмак бросил пленника на колени. В другой руке у него был длинный кинжал. Неугас смотрел на своих, искал отца, виновато пытался что-то выговорить.
– Оставь мальчонку, Ялмак, – позвал Сеггар. – Успеешь убить.
Хотя ясно было: убьёт. Прямо сейчас.
– А загадаем-ка, братья, на исход ратного дня! – как из бочки, насмешливо прогудел низкий голос, знакомый по Торожихе. – Куда тело повалится…
Его перебили.
– Солнышко припомним! – не щадя горла, на всё поле заорал Светел. Он держал в руках гусли. Как дотянулся, когда сунул боевые рукавицы за ремень, поди знай. – Тебе, Неугас! Это ты Небу играешь!
Пернатые взорвались яростными и грозными звонами, каким не учил их Крыло.
– Харр-га!.. – грянула в щиты дружина, а за ней, эхом, кощеи. Горестный ужас, накрывший было ополчан, переплавлялся в неистовую решимость, мало свойственную вчерашним рабам.
И это стало последним, что молодой Неугас в своей жизни услышал и понял. Ялмак, раздосадованный, что не получилось напужки, коротким движением рубанул вязня по шее.
Стрела Гуляя глубоко пробороздила нарамок, высекла искры, с визгом прянула в небо. Ялмаковичи мгновенно раздвинули и сомкнули щиты, укрыли воеводу. Стрелы, пущенные с огорода, чуть запоздали.
А дальше случилось, чего не ждали.
Ратники во главе с Непогодьем, взревев, рванули вперёд. Мякоть, назначенная принять боевой
