– Остановись, – прошу я, и он оборачивается – уже не Макс и даже не Бесков; возможно, передо мною Эльф, одиннадцатый номер, покрытый шрамами от плетей, которые пытается скрыть под татуировкой. – Когда ты стал таким?..
– Каким? – спрашивает он вызывающе.
– Големом, – шепчу я. – Солдатом с мраморными глазами.
– А…
Его шатает так, словно что-то снова и снова толкает в плечо.
– Я говорил тебе про тесты. Если бы ты хоть немного подумала, то еще тогда поняла бы, что раз я жив – значит, прошел их все. А раз я прошел их все, значит, меня нужно пристрелить при первом удобном случае. Ты упустила свой шанс.
Тесты… Тот самый «экзамен на смерть». Я просто не придала этому значения – подумаешь, тесты, мало ли что они означают… Мало ли, как можно их обойти. Он ведь сам убеждал меня в том, что невиновен. Что не делал осознанных выборов – просто стал винтиком в огромной неумолимой системе… и вот теперь, когда механизм не только заржавел, но и разобран на параграфы учебников истории, один-единственный неприлично сверкающий винтик рассчитывает запустить его вновь.
– Последним испытанием преданности было вот что, – заговаривает Бесков и не спеша достает пистолет, очень похожий на тот, который я видела у Террановы. – Меня привели в пустую комнату и дали оружие. Сначала я увидел мать, а потом и отца. Я заранее знал о том, что мне придется выбирать, и не удивился, но Рихард решил усложнить задачу. В их руках были ружья… и мы стояли напротив и смотрели… Стояли и смотрели. Я помню звук, как будто где-то тикал огромный метроном. Я знал, что как только наше время истечет, мы все будем расстреляны. Отец и мать могли бы убить друг друга, и это засчиталось бы мне как победа. Но они бросили ружья и обнялись, и протянули ко мне руки, ожидая, что я поступлю так же… Они думали, что я захочу умереть вместе с ними.
– И ты…
– Застрелил обоих, потому что у меня не должно было остаться родных. Никого, кто мог бы назваться моей семьей. Никого, кто видел меня в той комнате таким, каким я стал, и кто помнил бы меня прежним.
– Заранее знал, что придется выбирать?..
Он коротко кивает.
– И… готовился?
– Не в том смысле, как ты это себе представляешь.
– Ты – не человек.
– Я не человек, – соглашается Бесков, глядя поверх моего плеча. – А теперь, когда мы это наконец-то выяснили, сними мантию, она тебе больше не понадобится. Я освобождаю род Нойманнов от обязанностей судьи.
Мантия – дурацкий, ничего не значащий символ, но именно сейчас я держусь за нее обеими руками.
– Ты не можешь так поступить. Я никому не причинила вреда. У тебя нет оснований.
– Будут, – говорит он устало. – Ты убьешь рейстери.
* * *Я ошибалась. Сильнее всего жар адского пламени ощущается не там, среди толпы, а здесь, где нет огня, зато есть Бесков и его сложенные на груди руки, серо-зеленый китель, низко расстегнутый ворот рубашки, и есть я, и между нами – Герман, но не только он.
За его спиной – Матиаш Шандор, и в любой другой ситуации я посчитала бы это хорошим знаком, однако нож с кровостоком и грязные потеки на лицах обоих дают понять, что как минимум один пришел сюда не по доброй воле, и именно он болезненно морщится, стараясь не наступать на правую ногу, но поскольку руки ему никто не подает, получается плохо.
Я перевожу растерянный взгляд обратно на Бескова и получаю едва заметный кивок: «Да, этого».
– Раз вам нужны формальности, – говорит он лениво, – давай, расскажи ей про дом.
– Про какой еще дом?..
Я смотрю на Германа, но спутанные волосы скрывают его лицо. Снаружи гулко бухает музыка.
– Дом в Гердауэне, разумеется, – морщится Бесков, раздосадованный молчанием Террановы. – Дом, который он приметил задолго до твоего появления и за которым следил, чтобы убедиться, что хозяев там нет, зато есть много чего интересного…
– Дом в Гердауэне, – повторяю я бестолково.
Голос Германа звучит сдавленно и жестко.
– Я ничего не брал.
– Сам – нет, потому что побоялся, изобразил чистоплюя. Но твой дружок… Как его там… Махно? – Темные кудри едва заметно приходят в движение, что призвано означать согласие. – Вот он охотно пошел на сделку.
– Герман.
Он наконец-то поднимает голову. В глазах стоят злые слезы.
– Я не знал, кто хозяева, и не знал, что он подпалит дом. Когда ты появилась там вслед за мной, он испугался, психанул и…
– Тайник, – любезно подсказывает Бесков. – Она должна знать про тайник.
– Хабар из дома мы прятали в лесу, – признается Герман и снова хмуро глядит себе под ноги. – Скорее всего, Махно его уже загнал.
Бесков разводит руками с таким покаянным видом, будто бы лично виноват в том, что с моими друзьями и врагов не надо.
– А теперь отдай ей нож.
Матиаш приближается. Мгновение спустя я чувствую в ладони чуть влажную рукоятку и сжимаю ее неловко, совершенно не умея того и не желая.
– Все просто, – доносится откуда-то издалека голос Бескова. – Тебе не обязательно его убивать. Ты сделай вид, а все остальное я потом… сам.
Сделать вид?..
«Ты же шеффен. Я прошу тебя. Сам прошу».
Герман не передумал. И смотрит на меня, как смотрел тогда – с растерянностью больного ребенка, который не понимает, отчего ему так плохо и очень хочет, чтобы кто-то сильный и взрослый избавил его от страданий. И эта добрая надежда, улыбка в уголках губ, глаза… Взгляд попрошайки, которому стыдно, но очень надо, взгляд старика, ставшего обузой любимым внукам, взгляд калеки, который играет на гармонике в мороз, а вокруг стайкой вьется малышня…
– Иди ты к черту.
Нож с глухим лязгом летит в темноту. Улыбка Германа меркнет. Бесков тяжело вздыхает и отмахивается от нас, словно от назойливой мошкары.
– Нет так нет.
– Ты обещал! – вскидывается Матиаш, о котором я почти забыла, и принимается ощупью разыскивать нож в том углу, куда я его зашвырнула.
– Обещал – при условии, что она будет мертва, а Лист останется цел.
– Лист, – бормочет он, – Лист. – И шарит в карманах, а затем протягивает Бескову ту часть, которую сумел заполучить. Бесков не глядя мнет бумагу в кулаке и произносит странное:
– Тогда пляши, когда играют.
– Судьей должен стать я!
Так вот оно что… Услуга за услугу. Матиаш, Матиаш, не для себя стараешься!
– Кого ты спасаешь?
Вопрос остается без ответа. В глазах правнука Секереша плещется тупое упрямство фанатика, который твердо намерен заполучить лоскут одежды Христа. Я успеваю подумать о горькой иронии: формально их с Эмилем разделяет целое поколение, фактически они сошли бы за братьев.
– Кого пытаешься вернуть? Мать? Сестру?.. Терезу, верно? Прошло слишком много времени,
